Крылья империи - Владимир Коваленко

— Ротмистр Хитрово помер третьего дня, — сообщил Вадковский. — Все кричал: «Хватай Измайлова, руби его!» Так и отошел — в атаке. Кстати, а как там Михаил Львович поживает?

— Живой, почти здоровый — кашляет от кронштадтской сырости, — сочинил Баглир. — Уверяет, что лучший для него климат — здешний, петербуржский. Собирается поправить здоровье.

Оставив Вадковского размышлять и вербовать сообщников, Баглир сделал еще одно небольшое дело. Вымазан лицо сажей и слетал к главной резиденции Екатерины.

Старый Зимний никогда не блистал особым изяществом, даже когда сверкал позолотой на ярком солнце. Почему-то было заметно, что под сусальным золотом скрываются гнилые доски. Ночью же производил впечатление сарая с окнами. Пелымский «дворец» Миниха и то выглядел внушительнее.

Часовые здесь еще служили на совесть. То есть не спали, а прохаживались да перекликивались. Лепота! Почти как в армии у Румянцева. Но вверх не смотрели.

Вот тут Баглиру и пригодились когти на ногах. Дворец-то был деревянный. Поэтому он просто ходил по стене и заглядывал через узорчатые решетки в те окна, в которых свет не горел.

В этом окне свет был. Очень слабый. И пробивался он из-под одеяла, которое укрывало пустую постель, преизрядно сползая при этом на пол. Баглир вспомнил себя в детстве и, постаравшись придать перепачканной физиономии возможно более добродушный вид, тихонько постучал в окно. Сперва тихонько, потом и погромче.

Свет потух. Потом постель зашевелилась, из-под кровати вылез мальчишка лет… ну, младше десяти точно. Баглир снова постучал. Мальчик повернулся к окну.

— Не пугайся, — сказал Баглир, — не пугайся… Ты Павел? Цесаревич?

Мальчик кивнул. Даже в темноте было видно — ему очень хочется заорать и спрятаться под одеяло. Но и кошмар тоже хочется посмотреть.

— Тогда слушайте, ваше высочество. И не бойтесь меня — я русский офицер.

— А в перьях зачем вывалялся?

— А они у меня свои. Я князь Тембенчинский, про меня много слухов ходило…

— Мне Никита Иваныч про тебя рассказывал! — Павел был рад, что чудище превратилось в кого-то известного и не очень страшного. И тут на месте испуга проступил восторг: — Да вы же лейб-кирасир! Вы же за отца! Я слышал, я слышал! Кирасиры конногвардейцев разбили, воронежцев разбили, потом и самого гетмана Кириллу с целым войском и то — разгромили под Нарвой! Послушайте, господин офицер, заберите меня к отцу. Он добрый, он мне мундир прислал! А Никита Иваныч отобрал и велел в статском ходить. И меня совсем не выпускают из комнаты. И книг не дают.

— А что ты читал под кроватью?

— А со стола у Никиты Иваныча взял. Ну скучно же!

— И как называется?

— «Гамлет», господина Сумарокова сочинение…

— Готов спорить — Панин не зря ее перечитывал. Злободневно.

— Только батюшку моего не убили. А Гришку Орлова, Полония презренного, убили!

— И хорошо. Извините, ваше высочество, я тут долго висеть не могу. Заметят.

— А вы еще придете?

— И скоро. Завтра, что бы ни произошло, не пугайся. До свидания.

И Баглир одним движением взмыл на крышу, тяжело развернулся и направился к дому Кужелева.

Короткая летняя ночь уже заканчивала свой набег на город. Эскадра облаков, подкрашенных рассветом, тянулась на безнадежный бой с солнцем. Но дело было сделано. Ночная фаза операции завершилась, начиналась работа утренняя!

В Зимнем еще продолжалось вчера.

Граф Сен-Жермен добродушно наставлял гетмана Кирилла, объясняя новую политику. Разумовский внимал.

— Знаменем вашей партии должен стать цесаревич! Упирайте на нарушение его прав императором Петром, на намерение отказать законному наследнику в престолонаследии, на желание арестовать, постричь в монахи, убить, наконец. Причем все одновременно! Воззвания должны быть не столько логически убедительными, сколько пылкими. Толпа — это женщина, причем не слишком умная. А ваша гвардия — это именно толпа. По настроению и уровню организации. Так что — берегите Павла! Он наша последняя надежда на успех. Сентиментальность должна получить объект для жалости — но такой, который не возбудил бы презрения к нашей стороне. Екатерина должна демонстрировать достоинство и силу, но в настоящем невеселом положении нам, как стороне слабейшей, необходимо сочувствие народа! А ребенка и пожалеть не грех…

Мимо них, незамеченным, несмотря на вежливый поклон, проскользнул гвардии штаб-ротмистр Вадковский. Во дворце он был совершенно своим, привычно бегающим по мелким практическим делам соратником второго сорта. То, что этим утром он вел собственную игру, на лице у него написано не было. Зато на Вадковском был уставный прусский плащ, мало того что не по погоде, так еще и не по политике!

Так комендант, улыбаясь, ручкаясь и кланяясь знакомым, бочком, бочком пробрался к Панину. Тот ранней птахой не был, однако уже проснулся. А может, еще и не ложился. Пил кофий. Притворив дверь, Вадковский уставил ему шпагу в брюхо:

— Жить хочешь? Тогда веди…

Закричать Никита Иванович не посмел.

Великого князя Павла содержали не разберешь как — то ли под арестом, то ли под охраной. Поэтому Никита Иванович и ночевал в Зимнем — боялся, как бы чего не случилось. Вот и дождался. Надежда была на караулы — но утреннюю смену во дворец Вадковский подбирал сам, из своих семеновцев.

— Великий князь в опасности, — говорил им их штаб-ротмистр, и солдаты, оставляя посты, с интересом шли за ним.

У самой комнаты наследника Панин остановился.

— Ну? — спросил его Вадковский.

— Уберите шпагу, — попросил Никита Иванович, — не надо зря его пугать. Вы ведь ничего не… — Он вдруг со страшным подозрением взглянул на штаб-ротмистра.

— За его высочество я отдам жизнь! — гневно прошипел Вадковский, но шпагу опустил. — Ждите меня здесь, — сказал он солдатам. — Не то вон Бирон, говорят, по сей день просыпается среди ночи — в тот самый час, когда подобные вам молодцы вломились в его спальню!

Великий князь не спал. Более того — он оделся самостоятельно. И ждал.

— Я не боюсь, — сообщил он Вадковскому.

— Тогда пошли, — сказал штаб-ротмистр и ухватил его на руки.

— Я сам пойду! — возмутился Павел. — Что я, маленький?

— Не маленький, но как я тебя иначе под плащом спрячу?

По коридорам шли спокойно, Вадковского со всех сторон окружали солдаты — для пущей конспирации. Панина тоже загнали в середину, чтобы не сбежал. Уже на парадной лестнице, когда два шага — и под шпорами зазвенит булыжник, коменданта окликнул гетман Разумовский:

— А куда это вы Никиту Ивановича уводите?