Тщеславие - Александр Снегирёв

— Спасибо, — поблагодарил Димка.

— Меня тоже скоро по телику покажут. Я в программе про недвижимость ситуацию на рынке анализирую.

— Молодец.

— Через неделю покажут. По Рен-ТВ.

— Клёво.

— Что — клёво?..

— Клёво, что тебя по Рен-ТВ покажут.

— В союз писателей не желаем вступить? — обратился к Димке подвыпивший субъект, похожий на спекулянта…

— Извини, не могу говорить, — сказал Димка в трубку и убрал телефон. — А зачем? — спросил он подвыпившего.

— Авторитет, статус, трёхпроцентная скидка в закрытом кафе. Ваши товарищи уже заполнили анкеты. — Субъект махнул вокруг себя неопределённо.

— А что для этого надо?

— Анкету заполнить, ну и первый взнос.

— Взносы надо платить?

— А как же. Сейчас вступительный, а потом ежемесячно…

Здравствуйте, Михаил! — оттесняя спекулянта с анкетами, протянул Димке крепкую ладонь высокий, немного сутулящийся джентльмен. — Мне о вас Серёга рассказал.

Димка ответил на рукопожатие, соображая, что посоветовавший его Серёга это, видимо, Гелер.

— Мы сейчас сборничек хотим выпустить, а вокруг скукота сплошная. Не знаем уж, кого печатать. Простите, забыл представиться. — Высокий протянул Димке картонную визитку, на которой значилось, что звать его Пётр Иванович и что он главный редактор одного маленького, но заметного издательства. Того, где впервые опубликовался Гелер. — Вот только вчера продали права на Серёгу итальянцам. Тридцать тысяч евро, — как бы невзначай поделился Пётр Иванович.

— А вы мои рассказы читали? — спросил Димка, стараясь сохранять солидное спокойствие и не скакать от радости. Сам факт того, что столь уважаемый и опытный человек сам изъявил желание с ним познакомиться и опубликовать его рассказы, просто ошеломлял.

— Пробежался, пробежался. Я Серёге доверяю полностью. Все такую муру пишут, скучно, а у вас свежий взгляд.

— Я очень рад, очень… — Димка с тоской смотрел в сторону сцены, по которой скакала певица.

— Можем контрактик прямо сейчас оформить. По-быстрому, — спрашивая и предлагая одновременно, заглянул Пётр Иванович Димке в лицо. А сам изогнулся весь, как кобра.

— Ну… я… подумать надо, контракт почитать сначала. Я так сразу важные решения не принимаю, — чувствуя себя почему-то виноватым, отодвинулся Димка.

— Ох, эта слава! Только предложили, а уж и загордились.

— Да не загордился я… — Со стороны Димка напоминал девятиклассницу, накрасившуюся для школьной дискотеки и нарядившуюся в сапоги старшей сестры, а Пётр Иванович — выпускника, первого школьного соблазнителя, который нагло кадрит бедняжку и вот-вот лишит её невинности в туалете. Они даже стали кружить, как токующие голуби. «Ну я не знаю, надо подумать», — «Да чего тут думать, решайся!» Пётр Иванович даже бумажки какие-то уже совал и ручку — кадрила ширинку расстегнул…

Димка плохо соображал, перестал слышать обращенные к себе слова и просто пятился подальше от Петра Ивановича. Из Димки как будто откачали много-много крови. Он не мог отличить видения от яви. Позвонил школьный приятель, сказал, что видел Димку по телику, а заодно поделился новостью — у него теперь новая тачка. Пётр Иванович куда-то делся, но вместо него появилась одна из тёток в шалях, которая шептала, что вся эта премия — американская удочка, на которую ловятся юные русские умы. Она чувствует это интуитивно. Сейчас премии раздают, а потом попросят шпионить, влиять. Тётка озиралась трусливо, как если бы за каждой колонной и вправду сидело бы по шпиону ЦРУ. Позвонила бывшая однокурсница — предложила вместе сходить на кинопремьеру. Рядом приземлилась леди с пушистыми золотистыми волосами и лисой на плечах. Леди предложила Димке опубликоваться в литературном альманахе, который издаёт её фонд.

— Только нехорошие браные слова вычеркнем и всю чернуху, — оплетала она Димку, будто лисой своей ласкала. За её спиной мелькнул, сделав выразительный знак, Гелер. Тоже его протекция. — У нас пустует место редактора молодёжной прозы. Возможно, мы предложим его вам. Вы ведь москвич?

Димка кивнул.

— Я сама всю жизнь внутри Садового живу. Приезжие, конечно, бывают талантливы, но чего-то им не хватает. Они старательные, трудолюбивые, но, чтобы формировать культурный слой, надо иметь чувство прекрасного в десятом поколении. Я чувствую, в вас это есть. — Леди откинула волосы с шеи и подставила её Димке. Он не понял, что следует делать, и замер, как канатная дорога в разбомбленном курортном городе. Леди артистично поводила по шее пальчиками. — Оцените, Левый Берег, маленькая парфюмерная лавка на рю Дантон. Димка приблизил нос и корректно вдохнул.

— Теперь вы сразу узнаете меня по аромату. — Леди переливчато рассмеялась. Она то и дело подзывала знакомых и представляла им Димку как своего, как новопосвящённого. Димке казалось, что мёртвые глазки её лисы загорелись, коготки заострились, что пропитанный ароматом парижского парфюмера мех обвивает его с ног до головы, туго стягивает, затыкает уши, глаза, рот.

Леди коснулась Димкиной руки и грациозно удалилась, сразу появился Мамадаков. Он был уже без Олега Сергеевича:

— Серёга мне пятьдесят баксов не присылал! Это х#йня! Я сам ему сто баксов одолжил. Серёга забыл, сука. Мы во Франкфурте на книжной ярмарке были, водку купили, так Серёга даже не вложился, а пил наравне со всеми… — Мамадаков хотел сказать что-то ещё, мешкал, но вот решился:

— Правильно ты книжку этого упыря редактировать отказался. Козёл он. Ну всё, хайль Гитлер! — На последних словах Мамадаков почему-то сделал рукой «козу», как хэвиметаллист. Из-под пола вихрем вырос Гелер:

— Виталик, поди погуляй. Там твою Инку какой-то боров окучивает. — Устранив Мамадакова, Гелер обратился к Димке: — Наговаривает на меня неудачник долбаный. Слушай меня! — Он вцепился Димке в грудь, притянул вниз, к себе и задышал прямо в лицо, заблестел губами: — Дельце есть. Ты писать любишь?

Димка уже ни во что не врубался. Лицо у него было такое, словно рядом с ним только что разорвался снаряд, а он чудом уцелел и без единой царапины.

— Писать. Ручкой карябать, бумагу марать, печатать, сочинять!

— Люблю, — прохрипел Димка и прокашлялся.

— Ты сказал, что Илюша, ветеран фальшивый, не писал, если б не бабло? — Гелер заговорил вдруг чётко и ясно: — Я это друзьям рассказал. Они, кстати, и есть спонсоры премии. Только тихо. — Гелер кивнул в сторону двух ухмыляющихся сорокалетних мужиков, одетых по тинэйджерской моде. — Они тебе бабки передали. — Гелер достал плотную упругую трубочку долларов. — Пятёра. Владей.

— За что?

— Не пиши.

— Чего?

— Не пиши больше никогда. Вот бабки. Пять. Не три, как у Марата. Остановись, пока не поздно. Я хочу уберечь тебя от самого страшного. Вот ты пишешь-пишешь, а жизнь проходит. В пятьдесят поймёшь, что пишешь хреново и гениальнее уже не станешь. А менять что-то поздно, молодость прошла, жизнь угроблена.

— А может, я нормально писать буду?

— Ха! Все так думают, но, во-первых, это один процент из ста, а во-вторых, как бы ты ни писал, всё равно будешь сомневаться. Все сомневаются, даже круглые идиоты. Пусть тебя каждый день носят на руках почитатели, но однажды, когда ты будешь один, к тебе всё равно проползёт сомнение: «Не забудут ли меня сразу после похорон или даже раньше?» Нас ведь всех интересует вечность, а вечность девка подлая. Ну, допустим, хорошо ты пишешь, но однажды тебе по-любому стукнет полтинник. Итог жизни? Ты один на один с несколькими книжками. Детей нет, или они выросли и не хотят тебя видеть, так как ты всё своё время посвящал писанине, а не им. Друзей нет, одни завистники и подхалимы. И вообще, кто такие писатели? Таксидермисты! Мы создаём какую-то дурацкую копию этого мира. Довольно нездоровое занятие. Опомнись, братан, пока не завяз по уши! Как друг говорю. Мы и расписочку подготовили. — Гелер извлёк какое-то клоунское подобие контракта, составленное на обратной стороне рекламного календаря. «Я, Михаил Пушкер, обязуюсь с этого дня прекратить писать» и так далее.

— Бред какой-то! — улыбнулся Димка, трезвея.

— Вот бабло. Всё реально!

Димка весь заметался внутри, занервничал. Тут за спиной у Гелера мелькнула певица. Концерт закончился, она шла к выходу.

— Кстати, с чего ты взял, что именно Марат мне конверты слил? Я сам их нашёл. Люблю мусор фоткать, потом разглядываешь — идеи приходят. В следующий раз не в урну бросай, а жги, рви на мелкие кусочки или глотай, как партизан. Бери, короче. — Тугая трубочка тыкалась в Димкины руки, как собаки тыкаются. — Сотку кинь Илюше, или Яше — как его?.. Имён больше в два раза, чем писателей! Он доктор, лекарство тебе от угрызений совести пропишет.

— Доктор?

— В «неотложке». А ты не знал? Я думал, ты всё разведал. Мы с Илюшей сейчас выпили по рюмахе, за жизнь поговорили. Жалуется, что работа не романтичная, не героическая, вот и придумал про Чечню. «Скорая» не героическая, а Чечня героическая, во даёт! Не чует парень, на каком материале сидит! Стесняется сам себя. Но направление мысли верное, думает о правильной писательской биографии. Романтика, героизм. У героев покупать приятнее. Ну я не понял, ты деньги берёшь или нет?