Соблазнить верную (СИ) - Золотаренко Татьяна

«Иди уже!» – кто-то толкнул в спину, и Вадик сделал шаг вперед, как вдруг увидел гуляющую во дворе храма Анину дочь – Карину.

Девочка смотрела куда-то вверх, очевидно, на купола, и Вадиму захотелось подойти к ней и заговорить.

«Не вздумай! Нужно быстро сделать и уйти незамеченным!»

– Не хочу идти! Отстаньте от меня! – непроизвольно произнес он.

«Если не убьешь ее, умрешь сам. Умрешь с позором. Через самоубийство. Все твои фанаты поймут, что ты признал свою бездарность, превратившись в жалкого неудачника. Нужно ее убить! Немедленно. Сейчас же, пока не поздно!»

«Вадик, нельзя. Погибнешь вслед за матерью! – бабулин голос зазвучал вновь вместе с шелестом листьев, встревоженных обеспокоенным ветром. – Посмотри на Крест!»

Его глаза сами поднялись в небо и упали прямо на вершину купола, на Распятие, заискрившееся в солнечном свете, будто звезда. Что-то внутри сжалось, и ноги вдруг подкосились… тело стало терять равновесие и упало ничком…

– Это мое тело? – вслух спросил он сам себя.

«Лучше спроси: твоя ли это душа?» – шептал бабулькин голос.

– Не моя! – его лицо исказилось в предчувствии плача, вырывающегося из груди вместе с разрывающей сердце болью. – Нет у меня души! Нет!

Последние слова звучали криком, на который Карина перепуганно оглянулась, и он, лежа увидел только детские ножки, взбирающиеся на крыльцо храма.

– А-а-а-а, – продолжал рыдать Вадик, не веря, что это происходит с ним. – Как больно!

– Встань и иди, тряпка! – обозленно орал в его ушах голос дяди Пети и перед глазами всплыло воспоминание – отчим с военным ремнём стегает десятилетнего мальчишку по всему, что попадало под бляху – ноги, руки, ягодицы, поясница и даже лицо. Вновь, будто ощутив боль от этих истязаний, Вадим с рыданиями заорал во всё горло:

– Ненавижу тебя, Меликов! Всю жизнь ненавижу!.. Ты искалечил меня… Ты убил мою мать! Сгинь, сволочь! Из памяти моей сгинь!

– Не-е-ет, – с угрозой закричал дядя Петя. – Пока ты ненавидишь, я буду рядом! Я заставлю тебя быть мужиком! Правильно, ненависть – то, что надо! Только благодаря ей ты можешь человеком стать! Презирай меня! Проклинай! И я буду за тобой ходить как хвостик. И напоминать тебе, что нужно делать, чтобы добиться своего!

– Уйди! Сгинь! – продолжал сопротивляться Вадим, пытаясь открыть глаза, чтобы посмотреть на отчима, но слезы стояли пеленой и слепили от солнца.

– Прости его! – вдруг послышался голос бабушки. – Прости, Ваденька! Тогда он отлепится от тебя… Найди в себе силы!

– Да как простить? – продолжал кричать Вадим. – Я ведь проклинал его все детство?

– Любовью прости! Которая теперь есть в твоем сердце!

Да… любовь есть… сердце теперь ее знает… и трепещет при этой мысли.

Но перед глазами проплывало детство. Обиды на мать, одиночество, ненависть к отчиму. Всплывали кадры с побоями, запах алкоголя в доме. Меликов избивал и пасынка, и жену, причем делал это с коварными угрозами и шантажом. За что держал мать, непонятно, но она всегда ему прощала. Даже избитого сына. И только бабушка не боялась этого проходимца – воевала с ним, спорила, и один раз даже смело вступила в драку.

Но сейчас Вадим всем своим существом вернулся в злополучный момент, в котором бабу Катю видел последний раз. Это было тогда, когда мальчик с отчимом и мамой гостевали у нее в деревне. Бабушка вышивала в своей комнате, когда к ней бесцеремонно влетел дядя Петя и начал скандал. Не понравилось ему что-то из сказанного за обедом. Вспоминалась не причина, а следствие. Но баба Катя продолжала свое дело, создавая вид, что его не слышит.

Тогда девятилетний Вадим впервые не побоялся вступиться за бабулю, закрыв ее собой и бесстрашно глядя в глаза рассвирепевшему мужчине. Тот смолк и ушел. Но на рассвете заставил мать собрать вещи и увез их из дома, а затем – и из области, сменив место жительства семьи ближе к столице. Больше Вадик не видел бабушку, ибо она скоропостижно скончалась по неизвестной ему причине, но, очевидно, от тоски по родным, и даже на похороны ехать ни ему, ни матери не было позволено.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Смерть настигла отчима через год после этого, мать – через два. Опекуном Вадима стала его двоюродная бабушка, родная сестра бабы Кати, внезапно объявившаяся после трагедий. Очевидно, ее заинтересовало наследство, полученное мальчиком от матери. Но она воспитывала внука со всей строгостью как подобало, при этом экономно расходовала средства, которых хватало для обеспечения и мальчика, и ее самой. Эту бабушку он помнил хорошо – ярая атеистка, образцовая комсомолка, боевая тетка и абсолютно безразличная к нему, как к ребенку, крайне нуждавшемуся в любви.

Картинки с воспоминаниями мелькали за считанные секунды и то, что Вадим уже давным-давно не воспроизводил в своей памяти, почему-то вставало перед его глазами как наяву. Зато теперь становились ясными многие причины некоторых вещей.

«Я всю жизнь мстил своей матери… всю жизнь… через женщин, которых использовал, которых унижал, растаптывал, обезличивал своими желаниями. Я говорил, что я их всех люблю… Нет, я их ненавидел. Ибо не мог простить испорченное детство одной и единственной женщине, которую обязан был простить».

Вот почему они вылезли: для его психики эти нечистые духи и есть его собственное зло, которое он все это время хранил в своей душе. Да, возможно, есть сущности, но все они были созданы им и предстают перед ним сейчас в образах, которые заполнили негативом его душу – в лицах персонажей, некогда отравивших ему жизнь. Вот как сходят с ума – от гнева, ненависти, агрессии. Вот эти галлюцинации и злые духи – все это создает человек, не пытающийся научиться любить и прощать, а погибающий от своей злобы, взращивая ее. А она уже создает и размножает много других маленьких сущностей – жажду мести, алчность, стремление к власти, затем превращается в королеву пороков – гордыню и короля – тщеславие. О-ох, как всё расчетливо и коварно!

В какой-то момент он подумал, что голова взорвется и разлетится по округе мелкими осколками… Но в этот момент отчаяния и желания собственной смерти вдруг что-то громко зазвонило прямо над его ухом… Что это, телефон? Вырывая себя из полусознательного состояния, беспомощно подняв голову с земли, он устремил свой взгляд в сторону, откуда доносился звон… Это был купол, на который смотрела та девочка… из-под которого лилось пение колоколов – мощное, сильное пение, приведшее его в полное бессилие.

Под звон, от которого хотелось скрыться и неистово закричать, Вадим будто видел, отлетающую от него какую-то темную шелуху и странные сгустки болотной грязи. Появившаяся рядом темно-серая фигура дяди Пети угрожающе сгорбилась над Вадимом, будто намереваясь что-то сделать, но тут же рассеялась в золотистых лучах… растворилась до последней капли.

Какое облегчение! Наступило долгожданное облегчение, сделавшее его немного счастливым… до того момента, пока он физически не ощутил боль во всем теле. И снова захотелось плакать… Но теперь от дикой радости!

Перед глазами Вадика появилось одно лицо, обрамляемое теми же золотистыми лучами. Лицо, при виде которого сердце оживилось и затрепетало, будто крылья бабочки в солнечном свете. Это лицо принадлежало Анечке…

– Я люблю, – улыбнулся сам себе Вадим и откинулся на спину, растворяя свое сознание в ярко-голубом небе.

Эпилог: «Как ненавистно мне видеть вашу жалость вместо прежнего восхищения»

Какое странное и удивительное изменение в человеке: исчез похотливый взгляд, надменность, жажда самца выпячивать свои прелести… Вадим Яковлевич держал с ней дистанцию так, будто ранее их ничего не связывало – ни желания, ни импульсы, ни чувства. Он бросал в ее сторону мягкий взгляд, изредка грустно улыбающийся, и уходил, будто пытаясь скрыться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Они не виделись года полтора. После того происшествия у храма, где его, исходившего в непонятных конвульсиях с приступами ярости, а после – обессиленного, обливали святой водой, читали молебен, затем что-то долго обсуждали между ним, Аней и священником, он уехал. Вначале в тот монастырь, в котором в свое время лечили Анну, где он первый месяц провел в каком-то забвении и периодическом беспамятстве и лишь изредка там приходил в себя. Только спустя время ему стало лучше…