Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов

у него выходило серьезно и непосредственно и естественно, и так потешно смотрелось со стороны, что не рассмеяться было просто невозможно. И день был чудесный! По-настоящему летний. Жаркий, светлый, праздничный!

И вспомнив эту идиллическую картину, мне отчего-то припомнилась вдруг заброшенная и совсем почти обветшавшая уже старинная усадьба, находящаяся не так далеко от нашего дома. В ней долгие годы летом живал мой знакомый писатель Владимир Жемчужников. И частенько, проходя мимо его дома по дороге в магазин или обратно, я заглядывал к нему – поговорить. Он был старше меня лет на пятнадцать, а потому и мудрее. И говорить с ним было интересно.

Помнится, как однажды, после целого дня праведных трудов, я пришел к нему вечерком поболтать.

Мы пили крепкий чай и говорили о разных разностях. И так здОрово и здоровО, тепло и славно было у него в доме с его настоящей русской печью, что я не удержался и воскликнул:

– Хорошо у вас тут, Владимир Борисович, прямо как в доброй русской сказке! Только мрачновато немного. Все пространство за окном кустами сирени и черемухи заросло.

Жемчужников ответил не сразу. И совсем не так, как я ожидал.

Я думал, он скажет: «Да, лишние кусты надо бы вырубить, всю комнату они затеняют. Но зато какой дух и вид от них, когда они цветут! Все тогда за окном, будто в белой пене…»

Он же ответил:

– Хорошо было, тезка, когда писалось. Вот тогда действительно был праздник!..

Войдя с открытой веранды, и тоже по крылечку в три ступени, на веранду закрытую, я по инерции взглянул на будильник, стоящий у нас на холодильнике.

Сашуня несколько раз покушался на него.

Деловито, с кряхтением, забравшись на табуретку, он снимал часы с крышки холодильника, намереваясь, безо всяких сомнений, разобраться уже на полу, что это у них там внутри так методично тикает? И каждый раз мы едва успевали предотвратить эти его намерения, переставив в конце концов будильник на шкаф, где он его даже при помощи табуретки или стула уже достать не мог.

Так вот, взглянув на круглый белый циферблат часов, я убедился, что будильник остановился.

«Видимо, снова, и теперь уже, похоже, окончательно часы сломались», – с грустью, будто разлучаясь с давним другом, подумал я.

Раза два до этого я уже возил этот механический, довольно древний, в веселом желтом круглом металлическом корпусе, будильник в город на ремонт.

Каждый раз было жаль его просто выбросить. Столько лет он нам служил здесь, на даче.

Правда, в последний раз, когда года два назад я принес будильник в городе седому с длинными волосами часовому мастеру, похожему на доброго волшебника с грустной улыбкой, он, внимательно осмотрев его через увеличительное стекло в черном круглом футляре, поднеся его к глазу и закрепив там мышцами лица, сказал:

– Если он у вас еще раз остановится, вы его больше чинить не носите. Не теряйте понапрасну время. Вряд ли его хотя бы еще раз можно будет реанимировать. У него уже почти все звездочки сточились. Ему ведь, судя по деталям, лет тридцать, не меньше?

– Не меньше, – ответил я, утвердительно кивнув.

А старый мастер, которому наверняка уже было два раза по тридцать, да еще с солидным привесом (видимо, в душе он был поэт), добавил, снова грустно улыбнувшись и взглянув на меня добрыми глазами:

– Любой механизм, как и человеческое сердце, иногда уже починке просто не подлежит…

Застывшие темные стрелки будильника показывали 16 часов 15 минут – время, когда мы все (и даже котишка в своей специальной переноске для животных) как раз выходили из дома, чтобы отправиться на семнадцатичасовой паром. И будильнику суждено было (правда, не очень надолго, а не на целую зиму, как это бывало много лет) остаться в доме одному. В этой непривычной после столь веселого гама тишине…

Вначале я все-таки еще подумал, что, может быть, просто забыл утром, как это делал постоянно, выйдя из дома на веранду и взглянув на будильник, завести его. Попробовал это сделать, но завод был почти полный. И все мои попытки, в виде энергичных потряхиваний, когда в часах, казалось, сыпалась крупа, восстановить его ход оказались тщетными.

Выбросить же будильник у меня рука не поднялась.

Хотя в голове и мелькнула мысль, что с прошлым надо расставаться легко. Но я, по-видимому, так не умею. Ибо всегда, сколько себя помню, нахожусь в поисках утраченного счастливого времени…

Я перевел стрелки будильника на без пяти минут двенадцать и поставил его на полочку над холодильником, протянувшуюся длинной буквой «г» через всю веранду над двумя ее широкими окнами и холодильником, обнаружив там небольшое свободное пространство. Определив часы, так сказать, на заслуженный отдых отработавшего свое пенсионера…

Стрелки же его я оставил в таком положении потому, что такая их конфигурация всегда ассоциируется у меня с предновогодьем и песенкой Людмилы Гурченко из ее по-настоящему первого, снятого режиссером Эльдаром Рязановым аж в 1956 году, когда мне было только восемь лет, фильма «Карнавальная ночь». Кстати, когда мне было уже далеко за тридцать, мне даже посчастливилось сняться с этой великолепной актрисой в фильме «Сергей Герасимов», в восьмидесятых годах прошлого века, который делали о своем учителе лауреаты Государственной премии режиссеры Ренита и Юрий Григорьевы.

В этом фильме они сняли и нас с Валентином Григорьевичем Распутиным как людей, живущих на Байкале и негативно оценивающих деятельность Байкальского целлюлозно-бумажного комбината (БЦБК) для экологии этого уникального сибирского моря. О котором, в свою очередь, их учитель Герасимов много ранее снял остросюжетный фильм «У озера», касающийся той же проблемы. Нужен ли стране такой технократический «прогресс», который губит окружающую его живую природу?

Ренита и Юрий Григорьевы и пригласили нас потом с Валентином Григорьевичем, примерно через полгода после наших съемок на Байкале, в конце декабря, кажется, 1987 года, на студию «Мосфильм», чтобы стационарно озвучить наши собственные разговоры, снятые на природе, на фоне Байкала и БЦБК. На сей прославленной киностудии мы и встретились с Людмилой Марковной Гурченко, с которой потом оказались вместе на коротком застолье после озвучивания каждым из нас своих ролей в одной из комнат «Мосфильма». Тем более, что оставалось всего несколько дней до стремительно приближающегося Нового года…

Помню, что на этом застолье кроме самих режиссеров были мы с Валентином Григорьевичем, Гурченко, актер, сыгравший в фильме Сергея Герасимова «Молодая гвардия» Олега Кошевого, и какой-то актер из Чехии, тоже снимавшийся ранее в одном из фильмов Сергея Герасимова. Он-то и предложил всем после работы, уже поздно вечером, выпить