Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов

даже не пессимисты, а просто тоскливые, унылые, будто еще не проснувшиеся для истинной жизни, неведомые мне существа. Скучно и тоскливо жить с такими и в кругу таких. Правда, и для счастливой жизни, как сказал один очень видный ученый, к сожалению, не помню, кто именно, надо меньше думать о счастье, воздерживаясь от вопроса: «Счастлив ли я?» Чтобы не накликать этим вопросом скорых отрицательных ответов и не коллекционировать потом эти ответы. Одним словом, надо просто жить полной жизнью. Хотя жить полной жизнью, я понимаю, бывает совсем не просто в различных обстоятельствах, порою от тебя не зависящих…

Что же касается безысходности, почти отчаяния, то я, если продолжить эту тему, уже с самим собой, помнится, испытал это чувство в полной мере нынешним летом. В небольшом поселке на берегу Байкала, где у меня дача.

Причем от испытанных мною чувств на какое-то время возникло даже стойкое ощущение, что это некое дежавю. Что я все это уже когда-то видел. Может быть, и очень давно, но видел. Хотя и понимал, что такого прежде со мной вроде бы не было…

А произошло следующее.

Поднимаясь по расхристанной каменистой дороге из магазина, расположенного в широкой пади, к себе на гору, я встретил своего знакомого молодого человека, которого знаю с его подростковых лет и в поведении которого я и прежде замечал порою, мягко говоря, некоторые странности. Неадекватность реакции, в общепринятом значении этого слова, на некоторые обычные, в общем-то, вещи. Что свидетельствовало о некоторых, правда, незначительных, психических отклонениях от нормы, или нормальности. Из-за этого его в свое время даже не призвали после врачебной комиссии в армию, куда он, кстати, очень стремился.

Так вот, он откуда-то спускался к своему дому, точнее – однокомнатной квартире с кухней, в одном из длинных – семей на восемь, бараков, построенных при сооружении Кругобайкальской железной дороги для ее строителей еще в самом начале XX века при царе-батюшке.

В квартире этой до недавнего времени проживало все их семейство: отец, мать, старший брат, сестра и сам Александр. Потом отца убили (была какая-то мутная, так и не раскрытая история); сестра вышла замуж и переехала в город. Старший брат выше по дороге построил дом, именуемый дачей, и жил там почти постоянно со своими охотничьими лайками. А младший брат Александр, окончивший лет десять назад семь классов в местной школе, дальше учиться не захотел и жил теперь в квартире в бараке с матерью. По ее словам, ничем другим, кроме «глядения телевизора», не занимаясь.

А ведь только глядение телевизора, если здраво рассудить, может иметь весьма негативные последствия даже для крепкой психики. Ибо что там можно теперь увидеть – глупые бесконечные сериалы? Сплетни разного рода о так называемых представителях московской тусовки из шоу-бизнеса? Всевозможный негатив? Постоянную настырную рекламу?..

Правда, справедливости ради надо сказать, что иногда Александр от экрана телевизора все же отрывался, заготавливая сено для коровы, которую они продолжали держать с матерью, выкашивая каждое лето их же старые покосы, огороженные проволокой, натянутой на столбы в несколько рядов. Эти огороженные таким образом от коров покосы располагались недалеко от моей дачи – на пологом склоне горы.

С отцом Александра, Иннокентием, мы в поселке считались приятелями, отчего и детей его я знал почти с детства. И он даже помогал мне одно время при строительстве дачи, не стесняясь при этом воровать у меня с участка стройматериалы и даже инструменты, оставляемые мною на зиму в бане, в которой я жил, пока строил дом. Тем более что замочек на двери бани у меня был скорее для показу – хлипенький. И моему «приятелю» не составляло большого труда просто сломать его и взять то, что ему было в данный момент нужно: краску, топор, гвозди ли… Не покупать же все это, в самом деле, самому. А один раз Иннокентий даже начал сдирать железо с крыши бани, поскольку ему оно срочно понадобилось – не хватало нескольких листов для крыши своего сарая…

Причем, проделывая все эти бесхитростные процедуры, он чувствовал полную свою безнаказанность, поскольку остановить его от подобных действий было просто некому. Поздней осенью и зимой гора, на которой летом жили в основном только дачники, пустела. И он был на ней полноправным хозяином…

Так вот, встретив на дороге Александра, которого я не видел уже довольно долго – года три, наверное, я не сразу и узнал его.

Передо мною стоял симпатичный молодой человек лет двадцати пяти, крепкий, со свежим лицом, застенчивой улыбкой и окладистой русой, ухоженной и очень идущей ему бородой.

Остановив свой быстрый, легкий шаг, он поздоровался со мной кивком головы и как-то даже строго спросил:

– Вы молитесь? Надо молиться, – не дожидаясь ответа, продолжил он. – Сейчас пост…

По-видимому, он имел в виду Петровский пост, который, впрочем, уже больше недели как закончился. И это его высказывание говорило о великой путанице в его голове, будто на старом чердаке, где много есть всего, в том числе и ненужного хлама.

Высказав свою мысль и будто куда-то спеша, он продолжил свой путь вниз. А я – вверх.

Пройдя еще немного по дороге, с разноразмерными на ней – от очень больших до не очень – камнями, за ее поворотом я встретил еще одного своего местного знакомца – Андрея Дерябина, некогда добротный дом которого тоже находился на нашей улице Горной.

Андрей сидел на лавочке у дороги, сбоку от калитки, ведущей в его «поместье», огороженное старым почерневшим, разнокалиберным штакетником.

Его отец – в прошлом единственный из местных жителей в поселке тракторист. Лет десять назад по пьянке попал под гусеницы своего же трактора. И ему, чтобы спасти жизнь, по пах ампутировали обе ноги.

Андрей в то время как раз вернулся из армии, отслужив положенных два года в строительных войсках.

Я хорошо помнил его тогдашнего. В ладной шинели, подтянутого, молодого, улыбчивого, со здоровым румянцем во всю щеку. Было это, помнится, золотой теплой осенью, какого-то не такого уж давнишнего от нынешнего года.

Зимой, через несколько месяцев после возвращения Андрея из армии, отец его умер. Поговаривали, оттого, что ему нечем было опохмелиться…

В наследство он оставил Андрею и его младшему брату-подростку, получающему государственную пенсию по инвалидности – добротный дом, сарай с живностью – двумя курами и петухом, и большое огороженное поле для картошки и прочей овощи.

И как-то удивительно быстро потом вся эта добротность строений начала ветшать.

С каждым моим очередным приездом в Порт на лето, разор усадьбы становился