Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов

день после вечера, проходившего в Иркутске, трехлитровую банку красной лососевой икры прекрасного домашнего посола и иные промысловые деликатесы. Такие, например, как нарезанное тонкими слоями мясо оленя, высушенное естественным образом на солнце и соленом океанском ветру. С этими деликатесами мы и попивали «Скалоновку», вспоминая наши многочисленные таежные практики: в Хабаровском крае, на Сахалине, в Закарпатье, в Тихом океане…

Дача, впрочем, строительство которой я начал в 1994 году, до конца еще не была достроена. И на будущей крытой веранде, где мы с Серегой расположились, окон еще не было. Поэтому там гулял свежий, вольный ветер с Байкала. А день был теплый и солнечный. Радостный какой-то. И нам с Серегой было хорошо. И чуть пьяно. И тянуло на хвастовство…

С этой бутылки, собственно говоря, и началась моя многочисленная коллекция пустых бутылок, которые в свое время так или иначе помогали создавать здесь, на даче, фактически праздники встреч и застолий с очень разными и повсюду живущими людьми. Ибо хорошее вино (или более крепкие напитки) в хорошей компании, с хорошей едой, что немаловажно в меру – это, несомненно, праздник!

Причем на этой г-образной полке, общая длина которой составляет, наверное, чуть больше пяти метров, стоят не только разной формы, с различными яркими, цветными этикетками, бутылки, но и висят на деревянной стеночке из струганых досок, сразу за бутылками, памятные (с приколотыми к ним кое-где значками) и чем-то дорогие мне вымпелы.

Например, «Иркутского казачьего войска», сотником которого я являлся по праву наследования. Ибо по материнской линии принадлежу к старинному казачьему роду Заниных – Любимовых. Или вымпел велопробега: «Пекин – Париж» 1993 года. В велопробеге сем, длившемся более пяти месяцев, я принимал участие и один из немногих его участников достиг-таки столицы Франции. А кроме того, на полке есть еще и глиняные кувшины для цветов и вина. Кувшин для вина с очень хорошим молодым вином я привез в свое время из Молдавии. Причем очень давно, когда жил еще в Ангарске со своими родителями и сестрой, не имея ни собственного жилья, ни собственной семьи.

Кувшин этот – очень красивый, достался мне от еще более красивой девушки из Могилева-Подольского, Натальи Любарской, с которой мы познакомились в Питере, где я учился в середине семидесятых годов прошлого века в аспирантуре. А она из своего украинского городка, расположенного на левом берегу Днестра, работая в каком-то туристическом агентстве, возила в Северную столицу группы, сопровождая их и исполняя роль экскурсовода.

К ней в Могилев я и приезжал потом несколько раз по ее приглашению. И мы с ней частенько, причем вполне официально, переходили неофициальную границу, проходящую по Днестру между союзной республикой Украина и союзной республикой Молдавия, поскольку государство СССР было тогда еще единым, попадая, таким образом, с Украины в Молдавию. Реку мы с ней переходили по раскачивающемуся в разные стороны от наших шагов, словно качели, подвесному мосту, переходя с левого на правый берег Днестра, где и покупали дешевое (рубль за литр), но очень хорошее молодое вино у молдаван, беря его трехлитровыми банками и попивая его потом за обильным, приготовленным Натальей вкусным ужином. Причем вино из трехлитровой банки, с металлической проволочной ручкой и крышкой, Наталья всегда переливала дома вот в этот самый глиняный кувшин с хорошо притертой пробкой и изящно изогнутым длинным тонким носиком, стоящим теперь на моей полке. И когда я разливал из него вино по нашим с нею бокалам, из носика устремлялась упругая тонкая струя темно-вишневого цвета, с чудесным запахом. И вино в бокале пенилось от напора струи, как шампанское. И было таким вкусным и таким хмельным, как наши поцелуи после…

Как давно все это было! Эти наши походы через Днестр – «на Молдавию», по тому шаткому подвесному мосту, под которым и над которым висел такой плотный и такой белый туман, почти скрывающий до колен наши ноги, словно мы с ней шагали по облакам.

На противоположном берегу реки, уже в Молдавии, мы попадали в городок Атаки, больше похожий на поселок с одноэтажными домами. По улицам которого, и особенно на его, кажется, единственной небольшой площади, у белокаменного храма Святого Архангела Михаила, стоящего на холме, с видом на Днестр, отчего-то бродили в основном цыгане. Крикливые тетки в разноцветных, многочисленных юбках, о чем-то перекрикивающиеся между собой; грязные ребятишки, с печальными и одновременно озорными глазами; редкие молчаливые цыгане-старики, покуривающие трубки и оглаживающие свои серебристые бороды. И яркие разноцветные одежды цыган, как яркой мозаикой, словно это был карнавал, устилали, казалось, всю площадь, придавая этому небольшому пространству какое-то праздничное и необычное настроение. У самого же храма, за его оградой, я обнаружил скромное надгробье с печально склоненным над могилой ангелом и надписью: «Здесь покоится прах княгини Елены Михайловны Кантакрузиной, урожденной Горчаковой (1794–1854)».

И на этом событии, я думаю, стоит остановиться чуть подробнее, ибо невероятно удивительны переплетения человеческих судеб.

Род Горчаковых – старинный дворянский род, ведущий свою родословную от Рюриковичей – в 31-м поколении. С младшим братом Елены Михайловны, Александром Михайловичем (1798–1883 г.), будущим дипломатом и канцлером Российской империи Александр Пушкин учился в Царскосельском лицее, открытом по указу императора Александра I 19 октября 1811 года. И даже посвятил сестре своего приятеля Елене, прозвище которого в лицее было Франт (у самого Пушкина, как известно, прозвище было Француз), шуточное стихотворение, написанное им, когда та приезжала в лицей навестить своего младшего брата, и который, кстати, стал последним лицеистом из всего первого набора из 30 человек, как бы ответив своей жизнью на стихотворение Пушкина «19 октября 1825 года», посвященное лицеистам, о которых он думал, находясь в ссылке в родовом имении Михайловское, с такими строками: «Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придется одному?..»

Но как же оказалась представительница сего столь славного дворянского рода в Бессарабии, вдали от Петербурга, тогдашней столицы империи?

Ответ очень прост. Причина тому любовь.

Вот как об этом в своем романе «Война и мир» сказано у Льва Николаевича Толстого, где подобные факты были взяты из самой жизни: «…на балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж».

Избранником Елены Михайловны, с которым она, действительно, познакомилась на одном из петербургских балов, был участник войны 1812 года, офицер греческого происхождения, представитель не менее знатного византийского рода, ведущего свою родословную с одиннадцатого века, Георгий Кантакузин, принявший в 1821 году участие в восстании греков против турок и потерпевший со своим отрядом 17 июня в сражении у реки Прут поражение.