Пещера и тени - Ник Хоакин

— Мы вместе учились в семинарии, — начал он. — Отец Грегги и я. Он-то по призванию, а я попал туда только после средней школы и двух курсов колледжа, потому что предложили учиться бесплатно. Потом я семинарию бросил.

«Скорее всего, вышвырнули оттуда», — подумал Джек, усаживаясь на перила крыльца, и внимательно вгляделся в бегающие глаза молодого человека.

— У меня была хорошая работа в рекламной фирме, когда Грегги — отец Вирай — попросил меня помогать ему в пещере. Она стала знаменитой из-за чудес, творившихся там, и ему нужен был кто-нибудь, кто бы мог направлять толпу, записывать происшествия, опрашивать жаждавших исцеления, вести учет и все такое прочее. Я оставил прежнее место, ушел к нему, и мы вместе работали весь семьдесят первый год. Но в декабре кардинал прекратил молебствия в пещере, и отца Грегги перевели в другой приход, далеко в горах. Он был очень опечален, а я рассвирепел, и, когда мне предложили делать ту же работу для «Церкви Духов», я тут же согласился.

— Вы присоединились к ним, не веруя?

— Вначале — да, но теперь вижу, что в их деятельности есть какой-то смысл. Я привел сюда несколько человек. Нениту Куген, например, — мы познакомились, еще когда я был с активистами. Она искала чего-нибудь новенького.

— Она действительно стала язычницей?

— Формально — нет. Тут сначала надо пройти через послушничество — я, кстати, еще не прошел, — но ей что-то не сиделось на месте. Она то уходила, то приходила опять. Так что, я думаю, она до конца так и не решилась.

Повисла долгая пауза, в которой чувствовался немой вопрос. Потом Джек нарушил молчание:

— Незадолго до того, как тело ее нашли в пещере, отец Вирай был со своим приятелем неподалеку — в деревенской часовне у гроба, после полуночи. Этим приятелем были вы?

— Нет, я в то время ездил в Себу[81] по поручению Гиноонг Ина. Вы думаете, Грегги как-то причастен к смерти девушки?

— Там есть потайной ход из часовни в пещеру. Мог он знать о нем?

Молодой человек перестал воровато шарить взглядом и остановил его на Джеке, что было еще менее приятно. «В конце концов я заставил тебя проговориться, сволочь», — похоже, думал Исагани Сеговия, внутренне улыбаясь.

Вслух же, и без улыбки, он произнес:

— Если бы знал, он бы сказал мне. У него не было тайн ни от меня, ни от кого другого. Он всегда на весь свет орал «эврика!». Такой уж характер.

— Да, я слышал. «Эврика!» он и сейчас кричит?

— Как я уже сказал, он уехал, а потом вступил в общину траппистов[82] на юге. Так что, думаю, Грегги нашел другой выход. Я бы сказал — границу. В одном можете быть уверены: если бы он был как-то причастен к смерти Нениты, он сам бы сказал об этом. Разболтал бы всем. Не дожидаясь, когда ему начнут задавать вопросы.

— Но он питал особые чувства к пещере. Предположим, кто-то обнаружил не только потайной ход, но и узнал, что его используют для махинаций с чудесами…

— Хотите сказать, что Ненита Куген обнаружила ход и пришлось заставить ее замолчать?

— Хотя бы для того, чтобы не допустить скандала, ради верующих, которые шли молиться в пещере.

Молодой человек задумчиво почесал между ног, прищурил глаза и обшарил взглядом весь двор, по которому полосами пролегли длинные вечерние тени. После долгой паузы и того же задумчивого почесывания он наконец изрек:

— Так, значит, девушку протащили в пещеру через часовню?

— Там было бдение у гроба в ту ночь, но, как я понял, чтобы сделать это, время нашлось бы.

Молодой человек замолчал. На этот раз, к счастью, и руки и глаза его остались неподвижными. Казалось, он окаменел.

— Когда вы видели отца Грегги в последний раз? — спросил Джек.

Собеседник вздохнул и принялся поправлять платок на голове, словно раздумья сбили его набок.

— После пещеры, — сказал он, — я только дважды видел Грегги. В первый раз — когда он приезжал в Манилу, очень расстроенный из-за своего нового прихода. Это в январе, я тогда еще не служил здесь. Он явился ко мне в меблирашку, и, как я понял, его новой «эврикой» был политический экстремизм. Я сказал ему, что уже отведал этого. А последний раз мы виделись здесь, когда он пришел прощаться, потому что уходил к траппистам. Это было месяц назад, в июле. Я спросил почему, и он ответил: «Потому что на мне епитимья до конца дней моих». Тогда я решил, что его новое «открытие» — мистический аскетизм. Но теперь, после ваших слов, я начинаю думать…

Он не закончил, и Джек спросил:

— Вы не говорили с ним о деле Нениты Куген? Тогда вокруг этого было еще немало шума.

— Нет, его грызло что-то другое…

— Махинации в пещере.

— Приятель, если вы правы, то какое можно было бы раскрутить дело против всех этих святош! Гиноонг Ина требовала равных прав на пещеру. А они даже не слушали ее — чудеса-то ведь выгоднее. Чудеса должны были превратить нас в новый Лурд, новую Фатиму, пилигримы стекались бы к нам со всего мира, доллары потекли бы рекой. Никому и дела не было до этой сумасшедшей Гиноонг Ина и ее языческих идей! Ее просто третировали. Но теперь, если можно будет доказать, что там совершались махинации, скольким лицам придется покраснеть! Подданной нашего государства, националистке отказали в ее законном праве, в свободе вероисповедания, только потому, что властям выгоднее было заниматься жульническими махинациями!

Джек, почувствовав себя как-то неуютно, соскочил с перил.

— Ну, пока мы еще не уверены, что там жульничали, — возразил он. — Пока это лишь мое предположение. Но я согласен, что была допущена несправедливость: после того как христиане оставили пещеру, Гиноонг Ина по-прежнему отказывали в доступе туда.

— Как раз поэтому, — сказал Исагани Сеговия, вставая на ноги, — она и наняла меня: надо было начать кампанию за допуск язычников в пещеру. Но власти завели старую песню: что склон берега опасен, он может обрушиться в любой момент и тому подобное. Тогда я решил устроить демонстрации против запрета, активисты приняли в них участие. Ведь в конце концов пещера изначально была языческим святилищем, и женщина, которой там поклонялись, была настоящей жрицей старой религии, как Ина…

— Она действительно верит в это?

— …или даже самой богиней. Да, Гиноонг Ина действительно верит, что ее устами вещает богиня, вошедшая в ее тело.

— А что вам самому известно о Гиноонг Ина?

Снова руки молодого человека двинулись вниз, однако на сей раз только до пояса сползавшей с бедер повязки.

— Когда я еще работал с Грегги, — начал он, — а она добивалась равного с нами времени на пользование пещерой, я проверил кое-что в ее биографии. Ина утверждает, будто родилась принцессой племени т’боли в Котабато[83], но у нас были сведения, что на самом деле она — некая Урдуха Аглипай, дочь сержанта-илоканца, который служил в Котабато в тридцатые годы. Тогда я отправился в Котабато искать доказательства, что она не та, за кого себя выдает, и обнаружил кое-что забавное. Действительно, у илоканского сержанта Криспина Аглипая в апреле тридцатого года родилась дочь, которую при крещении нарекли Урдухой. Но в том же месяце у дато[84] Кирата из племени т’боли родилась девочка, нареченная тем же именем Урдуха. Ее рождение было зарегистрировано совершенно случайно: дато Кирату пришлось привезти семью в Котабато, потому что в то время в суде разбирался его иск против другого дато, его соперника.

Джек, стоявший на крыльце, прислонясь к столбу, не смог сдержать улыбки:

— Итак, Гиноонг Ина может быть любой из этих Урдух?

— Или ни той, ни другой, — сказал Сеговия, который оперся о противоположный столб. — Суд так и не уладил спора между двумя дато, и когда они разъехались по своим углам, то объявили друг другу войну. Длилась она двенадцать лет, и в ходе ее клан дато Кирата был попросту истреблен. Его самого в конце концов тоже убили, а ведь он был последним в роду.

— Погибла и маленькая Урдуха?

— По одним слухам — да. А по другим ее, когда ей было восемь лет, тайно увезли в Котабато и отдали на воспитание монахиням в американскую католическую миссию. Довоенные документы миссии сохранились не полностью, но в них есть упоминание о том, что, когда разразилась война, в их школе была девочка по имени Урдуха Тиболи. Впрочем, свидетельство это не очень достоверное.

— А что случилось с другой Урдухой?

— Когда началась война, сержанта Аглипая отозвали в Манилу, но семью он оставил в Котабато. Он погиб на Батаане[85]. Его семья три года укрывалась в джунглях, в деревне племени т’боли, которое помогало партизанам. В сорок четвертом япошки совершили налет на деревню и уничтожили всех жителей. Полагают, что юная Урдуха Аглипай погибла вместе со всеми, поскольку уцелевших не обнаружили.