Смешилка — это я! - Анатолий Георгиевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Благодетельные поступки не надо выпячивать. И желательно совершать тихо, застенчиво», — советовала мне когда-то бабуля.
Мой поступок средства массовой информации массово растрезвонили, выставили чуть ли не на всю страну. Опередив в этом режиссера, который, как полагается, запечатлел с помощью камеры и то печальное событие, «заглянувшее» в нашу квартиру. К сожалению, прошлую…
— Ты представляешь, какая волна хлынет в результате к тебе за поддержкой? — спросил папа.
Я себе этого и не представляла.
К нашему новому дому притянулось, как к магниту, столько разнообразных просьб, что мама не переставала хвататься за голову, а папа ухватился за мысль, которая представилась ему разумной:
— Смешилка обязана что-то придумать, изобрести! Ее особый талант не знает безвыходных ситуаций.
Он впервые обозначил меня в «третьем лице». Все больше событий и случаев приходило ко мне впервые.
Итак, «выход из положения» семья возложила на мои особенности.
Домом мы теперь называли двухэтажную виллу. Сказать «нашу виллу» — не позволял язык: трудно было поверить, что это здание (целое здание!) принадлежит нам. А у продюсера и менеджера языки не поворачивались сказать, что мы «обитали» (этот глагол они употребляли в период атаковавших меня «уговоров»!) в обыкновенной квартире. Они и выбрали для нас особняк. «В счет гонораров за будущий телефильм и грядущий, в очередь за ним, сериал». Так было определено договором. Стало быть, они твердо готовили и сериал! Узнать, сколько в нем намечается серий, я не отважилась.
Мама предупредила:
— Не обольщайся! Всякое бывает… И не извещай сама об этом общественность. Чтобы не сглазить!
О том, что моя педагогичная мама верит в сглаз, я узнала впервые.
И режиссер не спешил:
— Прежде чем согласиться на сериал, я ознакомлюсь со сценарием, который за моей спиной уже заказали.
Больше всего обращенных ко мне просьб, а то и молений касались детей.
— Дети приносят столько волнений и опасений! Я не буду рожать детей! — начитавшись пришедших в мой адрес писем, предупредила я родителей.
— А кого ты будешь рожать? — поинтересовался папа.
— Свои фантазии, выдумки…
— Важно, от кого рожать!
Папа таким образом напомнил, что от него родилась я.
— Не ранова-а-то ли ты вступил с дочерью в эту дискуссию? — вмешалась мама.
— Из-за детей очень много непредвиденностей, метаний, — еще раз обосновала я свое заявление.
— Но и счастья от них тоже мно-о-го! — Мама в знак значительности фразы протянула гласную букву.
— От них много счастья? Ты имеешь в виду меня?
— Почему исключительно тебя? — одернула она меня, вернувшись к своей педагогичности.
«Ушинский ты наш! Песталоцци ты наш домашний!..» — сравнивал маму с великими педагогами папа. Себя он с ними не сравнивал.
Необходимо было оправдать папино доверие к моему «особому» дарованию и что-то изобрести.
«Телефильм, сериал… Не завалят ли меня гонорарами? — обеспокоилась я. — Стану ими делиться. У меня уже был опыт. И он мне понравился…»
Я углубилась в самые драматичные письма. И вдруг, как всегда внезапно, меня осенило! Фактически меня осенил режиссер, для которого озарять меня находками и поступками стало второй профессией. Сразу после того, как я помогла мальчику, он спросил:
— Тебе нравится весьма почитаемая мной киноактриса Одри Хепбёрн?
— Та, которая играет в давней-предавней картине «Римские каникулы»? И еще более покорила меня в роли Наташи Ростовой в фильме «Война и мир»? Бабуля, помню, сказала, что Лев Толстой был бы доволен.
— Трогательно, что ты это помнишь! — Режиссер прокатил по дивану два своих шара.
— Я смотрю эти картины каждый раз, когда они снова появляются на экранах. И непременно что-то новое в них нахожу.
— Я знал, что у тебя тонкий вкус.
Хваля человека, разбирающегося в искусстве, подчеркивают, что у него «тонкий вкус». Тогда, порицая неразбирающегося, надо говорить, что у него «толстый вкус». Но так ведь не говорят.
Я удивлялась, когда натыкалась на «языковые» странности. Удивляться меня научила бабуля.
— А ты не ведаешь, что в чем-то близка Одри Хепбёрн?
— Ну это слишком…
— Одри заботилась о детях в международном масштабе.
— А я помогла всего одному мальчику…
— Не помогла, а спасла его. И еще спасла его маму. Уточню: вернула к жизни двух человек! Все равно ты права: сравнивать тебя с Одри Хепбёрн нелегко. Но что-то общее есть. Ты всерьез задумала своими заработками делиться?
— Догадываюсь, что… всерьез.
— И мама с папой тебя поддержат?
— Они согласятся.
— Тогда замысел свой уточни. Помогай не вообще, а в экстренных случаях. Как было со спасенным мальчиком. На большее твоих гонораров не хватит. К тому же я не допущу, чтобы ты осталась без заработка за свой — ох какой трудный! — труд. Прости за тавтологию. — Что такое «тавтология» мне когда-то объяснила бабуля. Нет, она не покидала меня! — Сумей сделать так, — продолжал режиссер, — чтобы и другие, которые побогаче, чем ты, следовали твоему примеру.
— Но как это сделать?
— Уж ты-то сумеешь придумать. Я тебя знаю! И не называй свой дом ни коттеджем, ни виллой, а называй его так: «Отзывчивый дом Смешилки».
— Как же я сама?..
— Это я подскажу, что твой дом заслужил такое имя. Поначалу можешь проявить застенчивость и «отбрыкиваться». Но в меру. Чтобы мне вскоре удалось тебя убедить!
— Постараюсь…
— В письмах, которые ты читаешь и перечитываешь, матери сетуют на то, что обращались к «денежным мешкам», но никто на их просьбы пока не отозвался. А ты уже отозвалась. И будешь впредь отзываться: я тебя знаю! Но не в одиночку. А и других вдохновишь. Если же не захотят вдохновляться… придумай, как «денежные мешки» потрясти. Тут уж в советах ты не нуждаешься! Но помни, что сама ты на «денежный мешок» не тянешь. А тянешь на вместительную элегантную сумку. Не сумочку, конечно, а сумку. Однако не более того. Ну а ежели задуманный студией сериал согласятся посвятить твоему дому, я соглашусь снимать его без раздумий.
Не дожидаясь, когда нам предложат сценарий, я придумала его сама. Воспользовавшись и мыслями режиссера… Вот как это случилось.
Мама почему-то не переставала с беспокойством отмечать, что я слишком часто «догадываюсь», «подмечаю», «обращаю внимание». Ей представлялось, что в этом есть какой-то непредсказуемый риск. Но разве человек в силах себя переделать? Он способен лишь делать вид, что переменился. А я и вида не делала. Поскольку делай не делай, но обязательно поступком каким-нибудь обнаружишь, что «каким ты был,
