Атаман Семенов - Валерий Поволяев

— Мне нужно оружие. Главным образом — артиллерийские орудия.

Хорват вспушил кончиками пальцев вначале один ус, потом второй и развел руки:

— У меня орудий, батенька, нет. Не-ту. Те, что остались, находятся при деле. Каждое орудие — на своем, утвержденном царем-батюшкой месте.

Высоко хватил Хорват насчет царя-батюшки, будешь из ружья стрелять — не достанешь.

— А артиллерия Пограничной стражи?

— Все вооружение Пограничной стражи я должен по договору с китайцами передать им. Вы знаете, они не сегодня-завтра войдут в полосу отчуждения КВЖД.

Семенов поморщился — быть стычке с китайцами.

— Это тоже обусловлено договором? — спросил он.

— Тоже обусловлено. Но... — Хорват поднял указательный палец, лицо его сделалось хитрым. Семенов неожиданно подумал, что Хорват сейчас произнесет примерно следующее: «Я для вас тут кое-что приберег... Пяток пушек и тридцать ящиков со снарядами. Можете сегодня же их забрать. И лучше сделать это сегодня во всех случаях» пока на них не наложили руку китайцы». Однако услышал есаул другое: «Я вас снабжу кое-чем обязательно. Только... позже».

— Позже и меня может не быть, и солдат моих — тоже. Мы все погибнем.

— Ну, не надо так мрачно, есаул.

— Что есть, Дмитрий Львович, то есть. В артиллерии я нуждаюсь немедленно... Немедленно! — повторил Семенов, напористо и поднял, как Хорват, указательный палец, — Иначе мне не выстоять. Сомнут.

Визит к Хорвату оказался обычным визитом вежливости, другими словами — пустым: Семенов не получил не то чтобы ни одного пушечного ствола, но даже одной латунной пуговицы для мундира.

— Пришивать к мундиру нечего, — грустно и в ту же пору озабоченно проговорил Семенов, шагая по растрескавшемуся обледенелому тротуару в гостиницу «Ориант». Несколько монголов-охранников двигались следом, пугая своим решительным видом прохожих.

Через полтора часа есаул забрался в свой вагон и дал команду к отправке — мандат военного комиссара Временного правительства продолжал действовать, он имел не только свой собственный вагон, но и целый поезд. Около тоннеля на станции Хинган Семенов приказал машинисту остановиться.

Въезд в длинный, черный, пахнущий холодом и дымом тоннель охраняли две полевые пушки с изрядно поредевшими расчетами — на всю батарею осталось только три артиллериста, видно, большинство батарейцев, покидав в мешки свое нехитрое барахлишко, поспешили исчезнуть в туманных далях, именуемых Родиной.

— Все равно эти пушечки тут — не пришей кобыле хвост, — сказал вылезший из вагона на колючий снег будущий атаман и скомандовал монголам: — Грузи пушки на платформу, ребята!

Монголы хоть ни слова не понимали по-русски, а команду поняли правильно: на одном дыхании, подставив под колеса пушек плоские слеги, заволокли орудия на платформу; станины пушек, чтобы те не дергались при движении, связали веревками; под литые резиновые скаты вогнали отесанные в виде клиньев чурбачки, покидали зарядные ящики, рядом положили несколько снарядов россыпью — все, что имелось в каменном погребке, выбитом в скале. Это богатство накрыли брезентом, и Семенов махнул машинисту рукой:

— Поехали дальше!

Паровоз загудел победно, чихнул, выбивая из воронки, нахлобученной на торец трубы, дымный взболток, и аккуратно стронул вагоны с места — железная махина словно понимала, какой дорогой груз везет...

В Маньчжурии есаула с пушками встретили криками «Ура!» — с артиллерией люди почувствовали себя увереннее.

Через два дня Семенову сообщили, что генерал Хорват, узнав, каким наглым образом у него умыкнули два орудия, вскричал в сердцах: «Сукин сын!» Но поделать генерал ничего не мог — дотянуться до Маньчжурии было не в его силах.

«Пушечная» история испортила отношения Семенова с Хорватом окончательно — так что недаром есаул внес генерала в число своих врагов. Впрочем, Семенов мало с кем сохранил хорошие отношения — такой у него был характер: нахрапистый, въедливый, злой. Ошибок есаул не прощал ни себе, ни другим, на всякий выпад отвечал тем же; человеку, случайно бросившему на него косой взгляд, показывал кулак, а затем лупил им по косому глазу без всякого предупреждения — такой характер был у будущего атамана.

Вечером есаул Семенов вместе с войсковым старшиной Унгерном завалился в ресторан — низкий, дымный, уютный, слабо освещенный электричеством, полный вкусных запахов и некого таинственного очарования, присущего только русским кабакам, где и накормить могут вкусно, и возвысить до высот воистину царских, и избить так, что потом будешь долго вспоминать собственное имя.

На всякий случай Семенов около ресторана поставил два монгольских наряда.

Едва сели за стол, как перед гостями появился завитой, с жесткими светлыми кудрями молодец в красной рубахе, выложил две толстенных папки:

— Прейскурантик пожалуйте-с, господа.

Семенов окинул краснорубашечника опытным взглядом: по росту, по стати вполне в гвардию подходит, но киснет здесь, в тылу, у котла со щами. Спросил напрямик:

— В армии, на фронте был?

Краснорубашечник показал чистые крупные зубы:

— Не был.

— Сейчас идет запись добровольцев в освободительную дальневосточную армию... Пойдешь?

Краснорубашечник ответил не задумываясь, на одном дыхании:

— He-а, господин хороший!

— Отчего так? — Семенов сощурился.

— А мне и без армии хорошо.

— Так и будешь тухнуть здесь, в ресторации, среди бабьих подолов?

Парень неопределенно приподнял плечо, улыбнулся обезоруживающе:

— Пора прейскурантик изучить, господа. Я готов принять у вас заказ.

— Торопыга! — Семенов осуждающе качнул головой, глянул на бесстрастное сухое лицо Унгерна. — Ну что, Роман Федорович, махнем по полной программе? Или как?

— Махнем по полной программе.

— Наливку будем брать или водку?

— Давайте наливку, Григорий Михайлович, здесь бывают очень вкусные наливки — из красницы, лимонника, черемухи и маньчжурской вишни.

— Значит, так, — сказал Семенов, — для начала — пару графинчиков наливки... Вишневая есть? — Уловив легкий наклон головы, Семенов похвалил парня: — Добре! Один графинчик черемуховой выпьем — далее закажем по кругу. На первое что есть посвежее, погорячее, повкуснее?

— Уха стерляжья с налимьей печенью.

— А стерлядь откуда берете? Она ведь тут не водится.

— С Ангары. Оттуда возим.

Есаул так и охнул:

— Эхма! Прямой тракт, что ли, проложили?

Молодец вновь едва приметно наклонил голову.

— Берем стерляжью уху, — решил Семенов, — принеси нам с Романом Федоровичем целый чугунок.

— Будет исполнено.

— На второе что? Из того, от чего сам бы не отказался?

— Молочный поросенок с хреном, кореньями и кашей. Есть индейка в ягодном соусе с черемшой, есть пулярка, есть цыплячьи лопатки, приготовленные по-китайски, со сладким соусом.

— К черту китайский кисель. Давай поросенка! — Есаул перевел взгляд на Унгерна: — А?

— Да, — подтвердил тот.

— На десерт есть южные плоды: корольки, персики, ананас...

— Это — потом.

— Господа забыли закусочки-с. Вы не выбрали закусочки-с. Есть сыр, свежепросоленные огурцы, редиска, прямо с грядки — ее нам зимой корейцы поставляют, выращивают у себя в домах, есть редька.

— К вишневой настойке — редька? — усмехнулся Семенов.

— Начальник городской милиции капитан Степанов очень любит вишневую настойку с редькой, прямо млеет. — Официант не удержался, прыснул по-кошачьи, подставил ко рту кулак.

Унгерн улыбнулся — вспомнил, как он отделал капитана Степанова ножнами шашки. Старался, правда, бить в основном по толстой твердой заднице — это и больно и обидно.

— Этот начальник — извращенец, — резко произнес Семенов, — за такой вкус надо сажать на «мягкую турецкую мебель»...

Официант вопросительно глянул на него.

— Иначе говоря — на кол, — пояснил Семенов. — А нам, любезный, давай что-нибудь посущественнее, для русской души.

— Есть осетровый балык, есть балык севрюжий, свеже-просоленный, есть лососина-двухдневка, во рту тает без всякого масла, есть провесная белорыбица, холодная телятина в желе с ягодами, мелкая дичь с французским салатом.

— Давай эту самую... белорыбицу провесную, — приказал Семенов, — не знаю, что это такое, но, наверное, вкусно, давай мелкую дичь... Только не такую, чтобы она в зубах застревала — покрупнее, А то застрянет птичка в зубах — не вытащишь. Икра есть?

— А как же-ть? И зернистая, и паюсная в пластинах — привезена через Китай и Туркестан с Каспия. Есть красная икра, местная.

— Красной не надо. Этой икры мы уже объелись. Давай паюсную. Ее жевать, как шоколад, можно.

Унгерн не выдержал, усмехнулся — все-таки он был из баронов, а Семенов — из тех дворян, которым дворянскую грамоту жаловали только после определенного числа офицерских звездочек на погонах. Впрочем, Унгерн слышал, что у Семенова то ли бабка, то ли дедка — из чингиситов, царственных кровей... Хотя, если честно, размышлять на эту тему Унгерну не хотелось, он согласно кивнул: если есаул считает, что паюсную икру можно поглощать, как шоколад, дольками, значит, так оно и есть.