Атаман Семенов - Валерий Поволяев

— Это список наиболее отъявленных большевистских горлопанов. Если будут брыкаться — не стесняйтесь бить по зубам. Всех арестовать и — на вокзал.

На вокзале, на главном пути, около самой станции, уже стоял длинный состав, приготовленный для «разоруженцев» — их надо было немедленно вывезти в Россию.

— И без них хватит здесь вони! — резко высказался о них Семенов.

Капитан Степанов, начальник местной милиции, должен был помочь Унгерну, но, узнав, какими силами барон собирается разоружать целую роту, нехорошо побелел рябым лицом. У него даже губы затряслись от страха.

— Капитан, проверьте у себя штаны, — посоветовал барон, но Степанов на это никак не отреагировал, словно ослеп и оглох, и тогда Унгерн, не долго думая, отделал его ножнами шашки.

После этого капитан повесив голову, понуро поплелся вслед за бароном в казарму железнодорожной роты.

«Как я и ожидал, разоружение произошло быстро и легко, без всяких инцидентов, — написал впоследствии Семенов, — если не считать попытку одного из членов комитета дружины призвать растерявшихся товарищей к оружию. Призыв этот, однако, успеха не имел, так как винтовки были уже заперты нами на цепочку и около них стоял мой Батуев с ружьем на изготовку и взведенным на боевой взвод курком. В то же время, вынув пистолет, я объявил во всеуслышание, что каждый, кто сделает попытку сойти с места, будет немедленно пристрелен.

Я обратился к солдатам с соответствующей речью, объявив им именем Временного правительства о демобилизации и отправлении их по домам, причем дал 20 минут на сборы, объявив, что каждый опоздавший будет арестован и предан суду.

Услышав об отправке домой, солдаты повеселели и быстро начали свертывать свои пожитки и упаковывать сундучки. Через полчаса все было готово. Я выстроил дружину во дворе, рассчитал по два и повел вздвоенными рядами к вокзалу, оставив Батуева окарауливать казарму. На вокзале я подвел свою колонну к эшелону, уже готовому к отправлению, рассадил солдат по вагонам, назначив старших на каждую теплушку. К этому времени и барон Унгерн привел разоруженных им солдат в количестве нескольких сот человек, которые также были размещены по теплушкам. От каждого десятка по одному человеку было командировано за кипятком, и вскоре все было готово к отправлению эшелона... Не хватало только хорунжего Малиевского, который должен был арестовать агитаторов и лидеров местных большевиков.

В конце концов прибыл и Малиевский — высокий усатый казак с наганом в руке, перед ним тащилось несколько сгорбленных людей неопределенного возраста с испуганными лицами.

— Этих — в отдельную теплушку, — скомандовал Семенов. — И на дверь — пломбу, чтобы никто из них до места назначения и носа не высунул. — Он заглянул в теплушку, встретился глазами с печальным бородатым господином в каракулевой шапке-пирожке. Это был местный учитель. — Вы должны быть горды, что въедете в Россию в запломбированном вагоне, — сказал он учителю, большому любителю, как сказывал военный чиновник Куликов, поговорить на сходках о светлом будущем человечества, — ваш вождь Ульянов-Ленин также въехал в Россию в запломбированном вагоне. — Семенов засмеялся и тихонько похлопал ладонью о ладонь.

Учитель что-то пробурчал под нос и отвернулся от есаула.

— А морду воротить необязательно, — сказал ему Семенов. — Кстати, вы не знаете, почему ваш вождь избрал себе такой псевдоним — Ленин? Почему не Олин, не Манин, не Авдотьин, а Ленин? У него что, жена — Лена? Или та, которая ложится в постель вождя? Может быть эта дамочка — Лена?

Учитель молчал, он не хотел опускаться до общения с издевающимся над ним есаулом.

— Не хотите разговаривать? — В голосе Семенова послышались укоризненные нотки. — Напрасно! — Он повернулся к Бурдуковскому, стоявшему рядом и держащему в одной руке большой пломбир, похожий на кузнечные щипцы, и снизку свинцовых пломб — в другой, приказал: — Пломбируйте вагон, урядник. А господин Куликов пусть приклеит на дверь бумажный квиток и шлепнет на него печать. Открыть вагон разрешается только на станции Борзя. Отправление эшелона — в десять ноль-ноль. А станция Борзя — это во-о-он где, за десятью землями, аж под самой Читой.

Конвоировал эшелон из тридцати семи вагонов всего один человек, подхорунжий Швалов, широкоплечий низенький казак с маленькими глазами-укусами: глянешь в них — обязательно уколешься. Он мрачно оглядел теплушки и поскреб пальцами голову — задание было ему явно не по душе.

— Эшелон пойдет до Борзи без остановок. Поедете на тормозной площадке, — сказал Швалову есаул. Казак, услышав это, невольно поежился: это же на семи ветрах, просквозит так, что все косточки будут звенеть, словно стеклянные. Семенов продолжил: — На станции Даурия машинист замедлит ход — спрыгнете. Задача ясна?

Швалов молча, не по-уставному, кивнул.

Когда паровоз дал прощальный гудок, Семенов прокричал зычно, чтобы его было слышно во всех тридцати семи теплушках:

— Предупреждаю — если кто-то вздумает покинуть вагон по дороге, охрана будет стрелять без предупреждения. Это всем понятно?

Все тридцать семь вагонов хранили молчание.

— Тогда вперед, в Россию, на сытые красные харчи! — Семенов махнул рукой, давая команду отправляться.

Паровоз вновь дал гудок, с макушек деревьев посыпался снег, и вагоны, жестко стуча колесами на стыках, поползли на запад, скрывшись в розовом морозном тумане.

— Бай-бай! — сказал Семенов на прощание и отправился греться в помещение паспортного пункта.

Начальнику КВЖД Семенов отправил телеграмму: «Харбин. Генералу Хорвату. Разоружил обольшевичившийся гарнизон Маньчжурии и эвакуировал его в глубь России».

Вскоре со станции Борзя поступило сообщение, что эшелон благополучно прибыл...

Тем временем вспухла еще одна «болячка»: местный Совет неожиданно сошелся в здании железнодорожного собрания на некую «сидячую сходку», и, как почувствовал есаул, речь на этой сходке должна будет идти о нем. Семенов заслал на это собрание своего человека, «казачка» — поручика Алексеева. Тот все выяснил и едва ли не с боем, выдернув из кобуры пистолет, выбрался из битком набитого помещения.

Оказалось, на повестке дня у местного Совдепа, еще вчера беззубого, вялого, стояло два вопроса. Первый — «О нарушении революционных свобод есаулом Семеновым и об отношении к нему в связи с этим» и второй — «О разгоне Учредительного собрания в Петрограде большевиками»[43]. Узнав об этом, Семенов медленно, будто получил удар в лицо, подвигал нижней челюстью: а ведь этот Совет еще день назад совершенно искренне благодарил его за то, что он очистил город от «разнузданных солдат». Только что хвалили решительного есаула, и вона — развернулись на сто восемьдесят градусов. Перевертыши! Есаул выматерился и скомандовал зычно, будто вел сотню в атаку:

— Офицеры, к оружию!

К Семенову тем временем присоединились офицеры Маньчжурского гарнизона — винтовки похватали человек двенадцать. А вообще, народу набралось столько, что едва вместились на двух извозчиках.

Около здания железнодорожного собрания было тихо, все находились в зале, заседали. Семенов ехидно усмехнулся:

— Ну-ну!

У всех выходов он поставил офицеров, а сам в сопровождении подполковника Скипетрова, подъесаула Тирбаха и поручика Цховребашвили стремительно вошел в зал, на ходу передернул затвор винтовки, загоняя патрон в ствол, легко взбежал на сцену. За маленькой трибункой, украшенной красной лентой, какими девочкам-модницам родители на рождественские праздники обычно подвязывали волосы, стоял сухонький человек в очках, с желчным цветом лица и как раз разглагольствовал о Семенове.

Семенов, оказавшийся тут как тут, смерил оратора презрительным взглядом и направил на него ствол винтовки:

— Руки вверх!

Оратор поперхнулся, пропищал что-то немощно, задавленно, чужим голосом и сполз под трибуну.

Был оратор, и не стало его.

— Так будет со всеми! — рявкнул Семенов, вглядываясь в зал. — Со всеми, кто пойдет против меня и моей воли... Понятно? Руки, руки! Почему руки не все подняли? Я же русским языком приказал: всем поднять руки. Всем, а не только этому жалкому ораторишке. — Он заглянул под кафедру — оратора там уже не было.

В проходе встали с винтовками трое офицеров — спутники Семенова, — они были готовы стрелять.

Собравшиеся неохотно подняли руки; Семенов, со сцены увидев, что руки подняли все до единого, подал следующую команду — как на учениях:

— А теперь по одному подходите к сцене и сдавайте оружие. Если кто-то вздумает опустить руки — будем стрелять незамедлительно. Все это слышали? Выстраивайтесь, господа большевики, в цепочку и по одному ко мне... Сдавайте-ка ваши стволы-стволики. И не шалите, не шалите. — Семенов пистолетом погрозил залу. — Я шалостей не люблю. Когда сдадите оружие, поговорим, как мне надлежит вести себя дальше.

Очередь в гнетущем молчании медленно двигалась к сцене, гулко шлепались на деревянный настил «стволы-стволики ». Чего тут только не было! Один бравый дедок в железнодорожной фуражке с бархатным околышем сдал даже длинный, с посеребренным стволом дуэльный пистолет пушкинской поры; Семенов подхватил его, осмотрел — редкое оружие.