Город будущего - Жюль Верн

— Ты что, уже нашел способ прославиться?

— Да! Но поговорим лучше о тебе! Ты хочешь пробиться сам, это неплохо. А деньги у тебя есть?

— Несколько сот франков.

— Маловато. Во всяком случае, я оставляю тебе мою квартиру, она оплачена на три месяца вперед.

— Но…

— Если ты ею не воспользуешься, деньги будут выброшены на ветер. И вот еще: у меня накоплена тысяча франков, давай поделим ее!

— Ни за что! — запротестовал Мишель.

— Как же ты глуп, мой мальчик! На самом деле я должен был бы отдать тебе все, а предлагаю только половину! Выходит, я тебе должен еще пятьсот франков.

— Кэнсоннас! — со слезами на глазах воскликнул Мишель.

— Ты плачешь? Что ж, правильно делаешь! Такая мизансцена обязательна при расставании! Но будь уверен — я вернусь! А теперь давай обнимемся!

Мишель бросился в объятия Кэнсоннаса; а тот, поклявшись, что не выдаст своего волнения, просто сбежал, дабы переполнявшие его чувства не выплеснулись наружу.

Мишель остался один. Прежде всего он решил скрыть от всех — от дядюшки, от деда Люси — свои нынешние перемены. К чему давать лишний повод для беспокойства!

— Я буду работать, буду писать! — словно заклинание, повторял молодой человек. — Всегда же существуют отверженные, вступающие в схватку с неблагодарным веком! Мы еще посмотрим, кто кого!

На следующий день он перенес свой нехитрый скарб в комнату друга и немедленно взялся за перо.

Он хотел опубликовать книгу своих стихов, пусть никому не нужных, но зато прекрасных. Он работал не покладая рук, грезил наяву, забывая о еде и обо всем на свете, а в сон погружался лишь для того, чтобы лучше мечталось.

Мишель больше ничего не слышал о семействе Бутардэнов; он старался обойти стороной те кварталы, где находились их владения, так как опасался, что они захотят завлечь его обратно. Но, совершенно очевидно, опекун его и не помышлял об этом. Избавившись от такого глупца, он мог только себя поздравить.

Изредка, покидая стены своего пристанища, молодой человек не мог отказать себе в удовольствии нанести визит господину Ришло. Там он вновь погружался в созерцание юной Люси, не переставая черпать вдохновение из этого неистощимого источника поэзии! Как сильно он ее любил! И, надо признаться, ему отвечали взаимностью с такой же пылкостью! Любовь переполняла все его существо. Он просто не мог понять, что для жизни требовалось что-то еще!

Между тем деньги потихоньку таяли, но Мишеля это не слишком заботило.

Где-то в середине октября, в очередной раз заглянув к старому преподавателю, он страшно расстроился: он нашел Люси очень печальной, и ему захотелось узнать причину ее грусти.

В Обществе образовательного кредита начался новый учебный год. Класс риторики, правда, не упразднили, но судьба его висела на волоске. У Ришло остался один-единственный ученик. Но если и тот его покинет, что станет со старым учителем, не имеющим ни гроша за душой? Не сегодня-завтра ученик мог исчезнуть, и тогда профессору риторики грозило бы увольнение.

— Я думаю не о себе, — проговорила Люси, — меня беспокоит мой бедный дедушка!

— Но разве меня не будет рядом?

Однако эти слова были сказаны Мишелем столь неубедительно, что Люси не осмелилась даже взглянуть на него.

Мишель ощутил, что краснеет от охватившего его чувства полного бессилия.

Возвращаясь домой, он без устали повторял себе:

— Я обещал им быть с ними рядом, значит, надо сдержать слово! А ну-ка за работу!

И он снова заперся у себя.

Так прошло немало дней. В разгоряченном мозгу Мишеля рождались чудесные мысли, и под пером поэта дивные образы обретали плоть. Наконец книга была завершена, если только такую книгу вообще можно закончить. Автор назвал поэтический сборник «Упования». Какую же несгибаемую волю надо было иметь, чтобы еще на что-то надеяться!

С этого времени началась великая беготня Мишеля по издательствам. Не стоит живописать сцены, разыгрывавшиеся при каждом новом безнадежном визите… Ни один издатель не захотел даже прочесть его рукопись. Напрасно потратившись на бумагу и чернила, наш герой остался при своих «Упованиях».

Мишель пребывал в полном отчаянии, деньги таяли; мысли о старом преподавателе отнюдь не облегчали его существование. Он попытался заняться физическим трудом, но повсюду людей успешно заменяли машины. Вскоре от денег не осталось и следа. В прежние времена он мог бы отправиться в армию вместо какого-нибудь богатого балбеса и тем заработать на жизнь. Но этот промысел больше не существовал.

Наступил декабрь — месяц всяческих платежей, угрюмый, холодный, мрачный; месяц, когда кончается год, но отнюдь не страдания; месяц, который в жизни каждого человека почти всегда лишний. Самое чудовищное слово французского словаря «нищета» своей грозной тенью омрачило чело Мишеля. Его одежда пожухла и стала осыпаться как листья с деревьев в преддверии зимы, без малейшей надежды на весеннее обновление.

Он стыдился самого себя. Его преследовал запах нищеты. Визиты к дядюшке Югнэну, равно как и к профессору Ришло, становились все более редкими. Чтобы оправдаться, он придумывал разные отговорки: важная работа, неожиданные поездки. Его можно было пожалеть, если бы только чувство жалости в эпоху всеобщего эгоизма не было изгнано с нашей планеты.

Зима 1961/62 года выдалась особенно суровой. Своими продолжительными жесточайшими морозами она превзошла зимы 1789, 1813 и 1829 годов. В Парижа холода грянули 15 ноября и держались вплоть до 28 февраля. Высота снежного покрова достигала семидесяти пяти сантиметров, а толщина льда на прудах и многих реках — семидесяти сантиметров. Две недели подряд термометр опускался до отметки двадцать три градуса ниже нуля. Сена оставалась скованной льдом в течение сорока двух дней, судоходство на ней было полностью остановлено.

Этот чудовищный холод охватил всю Францию и большую часть Европы. Рона, Гаронна, Луара, Рейн покрылись толстой коркой льда, Темза замерзла до самого Грейвсенда, на шесть лье ниже Лондона. Лед в морском порту Остенде был настолько прочен, что по нему проезжали грузовые повозки, а экипажи по его гладкой поверхности столь же легко преодолевали пролив Большой Бельт.

Зима распространила свои владения до самой Италии, оказавшейся буквально заваленной снегом, дошла до Лиссабона, где простояла четыре недели, докатилась до Константинополя, оказавшегося полностью отрезанным от мира.

Такая холодная и длительная зима принесла неисчислимые бедствия: многие умерли от холода; ночью смерть настигала людей прямо на улице: пришлось даже отказаться от часовых. Уличное движение замерло. Поезда больше не ходили, и не только из-за колоссальных снежных заносов на железнодорожных путях. Машинистам грозила опасность просто замерзнуть в своих локомотивах.