Прогулка среди могил - Лоуренс Блок

— А они могут этим заинтересоваться?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Целая банда серийных убийц резвится уже больше года, а полиция Нью-Йорка даже понятия о них не имеет. Кое-кому придется не по вкусу, если выяснится, что какой-то частный детектив напал на след, который они все проморгали.

— И они убьют того, кто принес дурную весть.

— Это не первый такой случай. На самом деле они не проморгали ничего такого, что бросалось в глаза. Очень легко не заметить серию убийств, особенно когда разные дела попадают в разные районы и разные участки, а о тех особенностях, которые их связывают, в газетах не говорится. Но они все равно могут обозлиться на Пэм за то, что она раскрыла им глаза, особенно если учесть, что она уличная девка и в тот, первый, раз ничего об этом не сказала.

— А сейчас собирается об этом сказать?

— Сейчас она собирается сказать, что иногда, чтобы свести концы с концами, подрабатывала проституцией. Мы знаем, что она у них на учете, ее несколько раз задерживали за проституцию и приставание к мужчинам. Когда они занимались ее делом, они этого не знали, потому что она потерпевшая, и у них не было никакой причины выяснять, есть у нее приводы или нет.

— Но я думаю, они должны были это проверить.

— Да, это упущение, — сказал я. — Уличные проститутки часто оказываются потерпевшими, потому что они легко доступны. Надо было ее проверить. Такие вещи должны делаться автоматически.

— Но она скажет им, что перестала ходить на панель после того, как вышла из больницы? Что теперь она боится.

Я кивнул. На некоторое время она действительно бросила это, потому что пугалась до смерти при одной мысли, что надо будет сесть в машину с незнакомым мужчиной. Но привычка есть привычка, и скоро все пошло по-прежнему. Сначала она обслуживала только водителей в их машинах, потому что не хотела разочаровать мужчину или вызвать у него отвращение, когда снимет блузку, но потом обнаружила, что ее увечье вовсе не так уж отпугивает. Некоторые воспринимали его даже как пикантную особенность, а кое-кого оно очень возбуждало, и они стали ее постоянными клиентами.

Но этого никто не должен знать. Поэтому она скажет им, что работала в нескольких местах по соседству внештатной официанткой и что ее вроде как содержит тот анонимный благодетель, который направил ее ко мне.

— А как насчет тебя? — поинтересовалась Элейн. — Тебе не придется встречаться с Келли и давать ему официальные объяснения?

— Наверное, придется, но спешить с этим некуда. Я поговорю с ним завтра и выясню, нужно ли ему что-то от меня официально. Может быть, и не нужно. На самом деле у меня для него ничего нет, потому что я не нашел никаких улик. Я всего-навсего подметил нечто общее между этими тремя делами.

— Значит, длья тебья фойна окончен, mein Kapitan?

— Похоже.

— Могу спорить, что ты совсем измотался. Хочешь, пойди в другую комнату и приляг.

— Лучше уж останусь на ногах, так я скорее приду в себя.

— Пожалуй, ты прав. Есть хочешь? О Господи, да ты ведь ничего не ел с самого завтрака, правильно? Садись, сейчас я тебе что-нибудь приготовлю.

Мы съели на кухне овощной салат с луком и большую миску спагетти-бабочек с маслом и чесноком. Потом она заварила себе чай, а мне приготовила кофе, мы перешли в гостиную и уселись рядом на диване. Был такой момент, когда она сказала что-то очень уж грубое и я рассмеялся, а она спросила, что тут смешного.

— Я люблю, когда ты выражаешься, как на панели, — сказал я.

— Думаешь, я из себя изображаю? Думаешь, я какой-нибудь избалованный тепличный цветок, да?

— Нет, я думаю, что ты роза испанского Гарлема.

— Не знаю, смогла бы я выжить на панели или нет, — сказала она задумчиво. — Хорошо, что мне никогда не приходилось этим заниматься. Но знаешь, что я тебе скажу? Когда все кончится, этой маленькой уличной красотке придется уйти с холода. Пусть забирает свою единственную титьку и катится с панели к чертовой матери.

— Надеюсь, ты не собираешься ее удочерить?

— Нет, и будь уверен, что мы не будем жить в одной комнате и делать друг дружке прически. Но я смогу подыскать для нее место в приличном доме и научить ее, как создать себе клиентуру и работать, не выходя из квартиры. Знаешь, что она может сделать, если она не последняя дура? Напечатать объявление в порнографическом журнале и сообщить любителям титек, где они теперь могут получить одну по цене двух. Ну вот, ты опять смеешься, я опять говорю, как на панели?

— Нет, просто смешно.

— Ладно, смейся. Не знаю, наверно, мне надо бы просто оставить ее в покое, и пусть живет, как хочет. Но она мне понравилась.

— Мне тоже.

— По-моему, она заслуживает лучшей участи, чем таскаться на панель.

— Не только она, — сказал я. — Очень может быть, что для нее-то все закончится прекрасно. Если они поймают этих типов и будет суд, она получит свои пятнадцать минут заслуженной славы. А кроме того, теперь у нее есть адвокат, который присмотрит за тем, чтобы никто не мог опубликовать ее историю, не заплатив ей за это.

— Может быть, про нее даже снимут телефильм.

— Я бы этого не исключил, хотя вряд ли нашу приятельницу будет играть Дебора Фингер.

— Пожалуй, нет. А, придумала. Ты мне поможешь? Вот что надо сделать. Надо найти на эту роль актрису, у которой действительно ампутирована грудь. Мы же сейчас говорим о высоком искусстве, верно? Понимаешь, какую идею мы тут протолкнем? — Она подмигнула. — Вот я уже заговорила как звезда шоу-бизнеса. Могу спорить, что тебе больше нравится, когда я выражаюсь как на панели.

— Пожалуй, и то и другое неплохо.

— Согласна. Мэтт, а тебе не жалко, что ты столько возился с этим делом, а теперь придется отдать все полиции?

— Нет.

— Правда?

— А почему мне должно быть жалко? Я не имею никакого права держать все это про себя. У Департамента полиции Нью-Йорка столько сил и такие возможности, каких у меня нет. Я сделал, сколько смог, — по крайней мере, с этого конца. Я все-таки еще попробую распутать ниточку, которая попала мне в руки вчера ночью, и посмотрю, что можно будет раскопать в районе Сансет-парка.

— Полиции ты ничего не скажешь про Сансет-парк?

— Это никак невозможно.

— Да, невозможно. Мэтт, я хочу тебя кое о чем спросить.

— Валяй.

— Не знаю, будет ли тебе приятно это услышать, но спросить я должна. Ты уверен, что они те самые убийцы?

— Наверняка. Ампутация груди проволокой? Сначала у Лейлы Альварес, потом у Пэм Кассиди? И обе жертвы брошены на кладбище? Помилуй!

— Я тоже считаю, что те, кто изувечил Пэм, убили и Альварес. И еще ту женщину из Форест-парка, учительницу.

— Мари Готскинд.

— А вот как насчет Франсины Кхари? Ее-то не бросили на кладбище, ни из чего не следует, что ей ампутировали грудь удавкой, и, по словам свидетелей, ее похитили трое. Что-что, а уж это Пэм знает точно: там были только двое, Рей и тот, другой.

— И здесь их тоже могло быть только двое.

— Но ты же говорил...

— Я помню, что я говорил. Пэм еще рассказывала, как они перелезали с водительского сиденья в кузов и обратно. Может быть, людям просто показалось, что их было трое, потому что, когда видишь, как двое садятся сзади в кузов, а потом фургон уезжает, думаешь, что еще кто-то сидел впереди, за рулем.

— Возможно.

— Мы знаем, что эти типы прикончили Готскинд. У дел Готскинд и Альварес есть общая особенность — эта история с отрезанными и засунутыми кое-куда пальцами, а у Альварес и Кассиди ампутировали по одной груди. Из чего следует...

— Что это одни и те же люди. Ладно, согласна.

— Идем дальше. Свидетели похищения Готскинд тоже говорили, что мужчин было трое — двое схватили ее, а третий вел машину. Но они могли и ошибиться. Или в тот день там действительно было трое, и тогда, когда они прикончили Франсину, тоже, а когда они похищали Пэм, один мог лежать в гриппе.

— Или дрочил дома в одиночку, — заметила она.

— Да что угодно. Надо было спросить Пэм, не упоминали ли они кого-нибудь еще. «Майку понравилась бы ее жопа» или что-нибудь в этом роде.

— Может быть, они отвезли Майку домой ее грудь.

— "Это вот тебе, Майк, а видел бы ты ту, что осталась!".

— Перестань, прошу тебя. Как ты думаешь, смогут они выяснить у нее какие-нибудь их приметы?

— Я не смог.

Пэм говорила, что не помнит, как выглядели ее похитители, что, когда пытается себе их представить, ей вспоминаются только какие-то смутные очертания, как будто у них на голове были маски из нейлоновых чулок. Из-за этого расследование и зашло в тупик: когда ей предложили просмотреть альбомы с фотографиями сексуальных преступников, она не знала, кого искать. Потом они пытались с ее помощью составить фоторобот, но и это оказалось безнадежно.

— Пока она была здесь, — сказала Элейн, — я все думала про Рея Галиндеса.

Галиндес — это нью-йоркский полицейский и рисовальщик, у него необыкновенная способность, расспрашивая свидетелей, рисовать очень похожие портреты преступников. Два его рисунка в рамках висят у Элейн в ванной.