Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

— Пора мне, Савва, — вдруг засобирался Горький, застегнул пуговицу на вороте, поднялся и одернул рубашку, подпоясанную ремнем. — Дела есть неотложные.

— И не отужинаешь? Зинаида к ужину не выйдет, нездоровится ей.

— Нет. Благодарю, Савва Тимофеевич.

— И правда, благо даришь, — Савва порывисто обнял Горького. — Ох, и люблю я тебя, Алешка!

Разноцветные нити серпантина пересекали зал из угла в угол. Высокая, под самый потолок елка переливалась огнями. Воздух был пропитан запахом хвои и духов. Музыка, смех, веселые лица нарядных женщин и элегантных кавалеров — все сливалось в один волшебный новогодний праздник.

Андреева в белом платье с глубоким вырезом, длинных перчатках до локтя и сверкающей диадеме на отливающих медью волосах привлекала всеобщее внимание.

Из-за колонны появился Горький и, найдя глазами Марию Федоровну, решительно направился к ней.

— Алексей Максимович! Милый! С наступающим Новым Годом! Пусть он будет для вас самым счастливым! — ее карие глаза лучились.

Тот взволнованно кивнул, сжимая в руках пачку исписанных листов бумаги.

— Я, Мария Федоровна, хочу вам подарок сделать! Вот, возьмите! — смущенно пробасил он, протягивая рукопись.

— Ваша новая пьеса!? — обрадовалась Андреева.

— Поэма. «Человек». Прочтите то, что в самом конце и… Ну, это… потом… — смутился он и, развернувшись, поспешно затерялся в толпе гостей.

Мария Федоровна открыла рукопись на последней странице:

«Кладу эту вещь к Вашим ногам, — прочитала она, отказываясь верить собственным глазам. — Каждая строка ее — кусочек моего сердца… — У нее перехватило дыхание. — Крепкое оно было, сердчишко, а сейчас Вы можете приказать вырезать из него каблучки к туфелькам своим, и я только был бы счастлив этим!»

Огни стали ярче… Музыка громче… Все закружилось вокруг… На мгновение показалось, что пол, раскачиваясь, уходит из-под ног, словно стоит она на палубе корабля, который уносит ее — в счастье…

Она прижала рукопись к груди.

Неспроста екнуло ее сердце тогда, в Ялте, когда из-за длинных ресниц глянули на нее голубые глаза Алеши. Было забавно и весело — оба, Чехов и Горький, искали ее внимания. Однако она уже тогда решила, что Чехов — не ее мужчина, и уступила его Книппер. В Горьком ее привлекло необычное сочетание силы и нежности, грубости и незащищенности, безусловного таланта и неуверенности в его присутствии. Угадать в Горьком большого писателя было нетрудно. И хоть был он излишне своеобразен — не умел вести себя за столом, курил в кулак, восторгался весьма второстепенными картинами и эмалированными украшениями с золотыми драконами, но… любят, потому, что любят. Тем более, что в Горьком счастливо соединились любимый человек и единомышленник.

Еще раз перечитала предназначенные ей строки, будто желая убедиться, что все — наяву и, подняв глаза в поисках Алеши, заметила коренастую фигуру Морозова, который пробирался к ней сквозь кружащиеся в танце пары. Помахав Савве рукой, она тронула за рукав стоящего рядом мужчину:

— Тихоныч, спрячьте это пока у себя… Мне некуда положить!

— Мария Федоровна, что это с вами? Светитесь так, будто вам обещали главную роль в той пьесе, о которой вы и мечтать-то не смели.

Она с загадочной улыбкой отвела глаза.

— А это что, позвольте поинтересоваться? Не та ли самая пьеса? — неожиданно протянул он руку и решительно забрал рукопись у продолжавшего стоять рядом Тихоныча.

— Поэма «Человек», — прочитал он название на титульном листе и, быстро пролистав рукопись до конца, уткнулся взглядом в последнюю страницу:

«Кладу эту вещь к Вашим ногам. Каждая строка ее — кусочек моего сердца… — У него перехватило дыхание. — Крепкое оно было, сердчишко, а сейчас Вы можете приказать вырезать из него каблучки к туфелькам своим — и я только был бы счастлив этим».

Огни стали ярче…Музыка — громче… Все закружилось вокруг. На мгновение показалось, что пол, раскачиваясь, уходит из-под ног, словно стоит он на палубе корабля, который уносит его — в несчастье…

— Та-ак-с… Та-ак-с… Новогодний подарок… Влюбились? — с трудом выговорил он, возвращая рукопись поспешившему ретироваться Тихонычу, вынул из кармана брюк портсигар, достал папиросу, прикурил не с того конца, смял и отбросил.

Андреева молча смотрела на подрагивающие пальцы Саввы.

«Как же все-таки приятно — быть красивой женщиной, — подумала она, увидев, как вдруг, в мгновение ока, сломался этот, казалось бы крепкий и сильный человек. — Той, перед которой преклоняются, чьи желания исполнять — счастье. Богиней… Труднее всего — держать дистанцию. Потому что, хоть раз позволив приблизиться к себе слишком близко, всегда рискуешь дать обнаружить, что ты — и не богиня вовсе… То есть как это — не богиня?» — удивилась она собственной мысли.

Музыка загремела громче, повелевая всем быть счастливыми.

— Сейчас начнется капустник! Идемте же, Савва Тимофеевич! — встрепенулась она и, подхватив оцепеневшего Савву под руку, потащила в зал, где уже начали разыгрывать сцены французской борьбы.

«Дядя Ваня», арбитр в поддевке и картузе, которого играл с аппетитом лузгающий семечки Москвин, был неподражаем. Публика хохотала до упаду.

Савва ничего не видел и не слышал. Незаметно отойдя от Марии Федоровны, медленно, держась рукой за перила, стал спускаться по ступеням к выходу. Сзади раздался взрыв смеха. Савва зажал уши ладонями. Но смех почему-то стал еще громче. Оказавшись в фойе, обессилено опустился на стул, так кстати оказавшийся в углу. Достал папиросу…

Он всегда старался гнать от себя мысль, а любила ли его Маша? Надеялся, что истинная любовь рождает любовь ответную. Но Маша… она… была для него доступна и недоступна…Между ними всегда существовала тонкая, как лезвие бритвы, грань: «Это было. И это- возможно снова». И он каждый раз мучительно ждал какого-то знака с ее стороны — особенного взгляда, слова, жеста. Ждал, потому что не считал себя вправе самому делать шаг, боясь своей бестактностью оскорбить, ее, особенно после того, как в их отношениях появились деньги… Но таких женщин, как его богиня, купить нельзя. Они дарят себя сами, когда пожелают. И ему оставалось только служить ей. И- ждать. Взяв на себя роль покровителя, он попал в капкан собственной порядочности. Савва вдруг понял, что даже теперь не сможет отойти в сторону. Без его поддержки Маше будет трудно. И потом, уйти сейчас — значит признать, что все, что он делал, было только ради надежды на близость. Нет, нет! Это не так. Все было во имя его Любви. А она ведь осталась. Никуда не ушла…

Савва поднял голову и заметил поодаль сутуловатую фигуру Алексея, который, пряча папиросу в кулак, курил в уголке. Сдавило голову. Что за пытка такая? Он осторожно поднялся и, впервые в жизни стараясь стать незаметным, вышел из театра.

«Может еще ничего не сложится? — мелькнуло в голове. — Ведь у Алеши — жена, дети. Да и Маша, сколько раз уж пыталась уехать от бывшего мужа, да все что-то мешало. Может, все еще обойдется?»

Савва натер мелом кончик кия и склонился над бильярдным столом, примериваясь к удару. Глаза пощипывало. Наверное, от очередной бессонной ночи. Губы пересохли, во рту был неприятный горьковатый привкус от бесчисленного количества выкуренных папирос. В бильярдной было необычно жарко. На лбу у него выступили капельки пота. Ударил по битку, который, почему-то беззвучно толкнув другой шар, направил его в лузу.

«Странно. Куда-то ушли звуки…»

Распрямился и недоуменно посмотрел на Горького, который, стоя напротив, с другой стороны стола, беззвучно, как рыба, приоткрывал рот.

«Странно. Куда-то ушли слова…»

Снова посмотрел на Горького. Тот опять задвигал губами и, кажется, о чем-то спросил с улыбкой.

«О чем…?»

Савва никак не мог взять в толк, почему вокруг стало так тихо? Такая звенящая в ушах тишина…

Обошел вокруг стола, выбирая позицию. Заметил, что Алексей удивленно смотрит на него.

«Пусть смотрит…»

В дверях бильярдной появилась взволнованная прислуга в белом переднике. Что-то проговорила, да-да, точно проговорила, открывая и закрывая рот, и вышла, не прикрыв дверь…

«Право, очень странный сегодня день. Нестерпимая дергающая боль, будто голову пилят на части.

Вжик-вжик. Туда-сюда…

Вжик-вжик. Туда-сюда…»

Неслышно подошел Алеша и прикоснулся к плечу.

«Опять запах ландыша… Тонкий, едва уловимый. От его рубашки. Ее запах…»

Савва отпрянул и попятился. Натолкнулся на подставку. Ваза, на мгновение замерев в воздухе, беззвучно упала на пол, рассыпавшись на множество мелких, блестящих кусочков.

«Рассыпалась…»

Ноги вдруг мелко задрожали и будто занемели. Опустился в кресло, проводив равнодушным взглядом заторопившегося к выходу Горького…