Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

— Как… она? — глухо спросил Савва.

— Плохо!

— Что так?

— Тоска у нее. Хандра. Решила вот из театра уйти.

Савва недоверчиво посмотрел на Горького.

— Сидит сейчас, пишет письмо Станиславскому, рвет черновики, плачет, а я вот за пряниками в лавку вышел, ее побаловать. Глянь, красота-то какая! — Горький раскинул руки. — Храм Христа Спасителя! Купола золотые! Хоть не жалую церковь, а красоту люблю! И мы вот тут поблизости присоседились на Воздвиженке — в гостинице «Княжий двор». Может, зайдешь?

Савва помотал головой.

— Пойдем, пойдем! Мария Федоровна рада будет! Да пойдем же! — схватил он Савву за рукав и потащил обратно по бульвару в сторону Арбата. Впрочем, Савва и не сопротивлялся.

По пути они обменивались ничего не значащими фразами, но, Савва, с каждым шагом приближаясь к встрече с Машей, которую не видел с Нового Года, чувствовал нарастающее волнение, нетерпение и растерянность.

— …Сугробы кругом — непролазные! Вот ваша хваленая Москва! — ворчал Горький, подходя со двора к черному ходу в дом и доставая ключ.

— Дверь, Савва, у нас особенная, — уже взявшись за дверную ручку, сообщил он. — Ворчливая до невозможности. Каждому входящему будто говорит: «Ходют тут, ходют… Туды-сюды… Только грязь носют… Вас много — а я одна… Не обязана я тут перед каждым распахиваться!» Сам послушай! — потянул он за ручку.

Дверь отворилась с протяжным недовольным скрипом, нехотя пропустила их в темный подъезд и с резким стуком захлопнулась, будто сказала напоследок бранное слово.

— Ну, что я говорил! — с восторгом воскликнул Горький. — Открывается так неохотно, словно мы не подъезд, а в душу к ней заходим…

— …Савва… Тимофеевич! Господи! — фигура Андреевой возникла в светлом прямоугольнике дверного проема. — Алеша, где ты нашел Савву Тимофеевича? Да проходите же, проходите! — ее лицо светилось радостью.

Морозов перешагнул порог и поцеловал протянутую руку.

— Алеша, ты купил что к чаю?! Нет? Ну, что же так? Ступай, купи же что-нибудь! Я ведь Савву Тимофеевича быстро не отпущу. Мне с ним наговориться надо. Ступай же, Алеша!

Горький снова надел шапку и молча вышел.

Савва потопал ногами на коврике при входе, чтобы стряхнуть снег, снял шубу, шапку, размотал шарф и, наконец, решился посмотреть на Марию Федоровну, которая молча наблюдала за ним, обхватив себя руками за плечи. Заметил, что она чуть поправилась и на лице появился легкий румянец.

— Пойдемте же, дорогой Савва Тимофеевич, — указала рукой Мария Федоровна в сторону столовой. — Не стоять же нам в прихожей до прихода Алеши.

Морозов прошел по небольшому коридору, и, повернув голову, заметил через приоткрытую дверь две стоящие на подоконнике клетки с птицами, Андреева, перехватив его взгляд, улыбнулась:

— Это Алеша балуется. Птиц очень любит. Разговаривает с ними, кормит. Говорит, птица в клетке — сложная философия.

— Я птиц в полете люблю, — негромко сказал Савва.

Они вошли в столовую, где под большим абажуром стоял стол с разбросанными листами исписанной бумаги.

Савва присел к столу. Мария Федоровна начала было поспешно складывать листы в стопку, но потом, передумав, опустилась на соседний стул.

— Как поживаете, Мария Федоровна? — хрипловатым голосом спросил Савва.

— По-разному… А вы?

— Живу пока… — Он полез в карман за портсигаром, но его не оказалось на месте. Савва похлопал по карманам и только тогда понял, что волей случая надел сегодня тот самый костюм… в котором был тогда в бильярдной… и потом…

— Живу, — повторил он. — А что вы? Как у вас? Алексей сказал, из театра уходите?

— Да вот, письмо пишу Константину Сергеевичу. Хотите посмотреть?

— Увольте, Марья Федоровна, вы же знаете, — качнул головой Савва.

— А если я попрошу? — в ее голосе появились прежние интонации.

— Не просите… — нерешительно возразил он.

— Нет уж, Савва Тимофеевич, прошу … Посмотрите. Я же сама разрешаю… А то потом ведь будете меня ругать за неосторожные и необдуманные шаги. А я… я бы все равно его не отправила, не показав вам.

Савва посмотрел недоверчиво.

— Правда-правда! Я думала написать и потом непременно вам показать. — Она взяла со стола несколько листков, исписанных мелким почерком, и протянула Морозову.

Савва попытался читать, но мысли путались, он никак не мог сосредоточиться. Уж больно неожиданный поворот сделал сегодняшний день. Он потер шею и заставил себя читать:

«…Я много лет подряд ежегодно говорила с Вами о том, что дело в театре, по-моему, идет не так как мне кажется хорошим и достойным. Говорила о себе, о своем тяжелом положении в театре, о недостатке работы».

«Все как раньше, будто ничего не изменилось», — подумал Савва.

«Как Вы смотрели на эти разговоры? Серьезно? Нет. Вы успокаивались на мысли — это у Марии Федоровны обычный транс, это пройдет, это пустяки, Мария Федоровна дурит…»

Он поднял глаза на Андрееву. Та сидела, опустив голову, и о чем-то сосредоточенно думала, покусывая нижнюю губу.

«…Вы грозите покарать меня своим неуважением, что наши дороги разойдутся в разные стороны, что я потеряю что-то в глазах лучшего общества, уйдя из Художественного театра…»

Потеребил воротник рубашки.

«…Мне противно, конечно, что только мое отсутствие, может быть, докажет Вам, как Вам самому будет тяжело, когда Вы убедитесь, что я не была ни интриганкой, ни обманщицей, ни фокусницей, как Вас в этом убедили, а действительно порядочным и преданным делу человеком. А что Вы или какое-то общество, которое Вы считаете лучшим, перестанете меня уважать — простите, после всего мною сказанного, огорчает меня очень мало — я выше всего ставлю, чтобы я-то сама себя уважала…»

«Как же хочется курить, — подумал Савва и полез в карман брюк за носовым платком, чтобы вытереть лоб, покрывшийся испариной. — Если Маша уйдет из театра, то и ему театр без Маши не нужен».

Платок все никак не хотел выниматься. Савва привстал и, наконец, смог вытащить. Приложил ко лбу. Из кармана выпала сложенная пополам бумажка. Андреева наклонилась, подняла, мгновенно прочитала несколько написанных в ней слов, и… похолодела.

«Что значит „В моей смерти прошу никого не винить“? — лихорадочно думала она. — Как? Почему? Когда он это написал?»

Ей стало страшно. Мысль о том, что Савва, все последние годы идущий рядом, нет, не рядом, а впереди, расчищая дорогу и отводя в стороны заботы и проблемы, может быть единственный по-настоящему верный, преданный покровитель, вдруг мог уйти и спрятаться от нее туда, откуда уж нет возврата, показалась чудовищной.

«И что бы я тогда сказала Леониду Борисовичу и другим товарищам, которые мне доверились и приняли как надежного соратника в общее дело?»

Она смотрела на коротко подстриженную голову Саввы читающего письмо и чувствовала, как на место растерянности и горечи от возможной потери приходит раздраженное недоумение: «Как это он хотел уйти из жизни? А как же я? Как он может оставить меня? Значит, все-таки прав был Красин? Но как… как подстраховаться на такой случай? Надо думать, думать, думать…»

«Я служу, потому, что я бедна. Будь я богата, я не служила бы совсем…» — продолжал читать Савва, сжимая в руке носовой платок.

«Как же я глуп. Как же глуп! — подумал он. — Маша действительно бедна! Все, что я даю, она передает партии. Она же чиста, как ангел. Бессребреница, какая же она бессребреница! Как подстраховать ее? Надо думать, думать, думать…»

Савва поднял голову. Мария Федоровна, бледная, с каким-то листком бумаги в руках смотрела на него полными слез темными глазами.

— Как ты мог, Савва? — выдохнула она. — А как же я?

— Что это? Что? — спросил Морозов растерянно, уже поняв, что у нее в руках. — Я… думал, что больше не нужен тебе, — проговорил еле слышно.

— Не нужен? Как же… не нужен? Как ты мог, Савва?

— Отдай, — Савва протянул руку. — Я порву.

— Я сама порву. Не хочу, что б ты к ней прикасался, — быстро сунула она записку в карман широкой юбки, поднялась и, обойдя стол, порывисто обхватила его лицо ладонями, развернула к себе и… начала говорить — быстро и страстно, неотрывно глядя ему в глаза.

— Савва, милый, обещай мне никогда не оставлять меня, никогда! Ты нужен мне! Ты — мой друг, мой ангел-хранитель на земле. Слышишь? Ты же сам видишь, как мне трудно! Да, у меня есть Алеша, но ведь он, Савва, скажу тебе, слабее, даже чем я. Ему поддержка нужна, участие нужно, чтобы его хвалили, говорили, что он великий, замечательный писатель, а критики все эти, что его ругают — просто бездарные недоучки, которые только и умеют, как зубы скалить. А он такой беззащитный! Прочтет иногда что о себе — и плачет. Так-то вот, — Мария Федоровна провела пальцами по лицу Саввы. — Вот мы друг друга и поддерживаем, я — Алешу, а ты — меня. И без твоей поддержки и участия мне не выжить…