Ангел-мечтатель (СИ) - Буря Ирина

Вспыхнувшая, впрочем, в карающем мече самоотверженность не до конца подавила в нем типично светлое и беспочвенное недоверие не только ко всему нашему течению, но даже и к ярчайшим его представителям — он потребовал доказательств прозорливости Гения, прежде чем признавать ее.

Я же решил взять ее за пример и довольствоваться уже случившимися — в то время, как еще вчера они бы показались мне невозможными — переменами в надежде на их дальнейшее развитие и углубление. А также взять себе за привычку несколько раз в день проверять не только, не открылся ли проход на землю, но и не восстановилась ли связь с Гением — окажись шпионская деятельность карающего меча успешной, ее результат скорее пригодится Гению прямо сейчас, а не по его возвращении.

Через несколько дней, однако, земля снова заняла лидирующие позиции в моем сознании, вытеснив оттуда — или, по крайней мере, оттеснив на его задворки — все остальные предметы моего интереса.

Поначалу, правда, мне показалось, что все мы вновь повисли на волоске — и вновь по вине безответственных, с одной стороны, и безрассудных, с другой, моих светлых, с позволения сказать, соратников.

В тот день, когда подкидыш вновь избавил нас от своего присутствия в офисе, я предпочел не принимать никакого участия в обсуждении нового пакета характеристик, присланных нам юным стоиком — карающий меч с горе-хранителем устроили очередную гнусную сцену, бросаясь друг на друга с удвоенным жаром. Самое неприятное в этой сцене было то, что я был склонен скорее согласиться с карающим мечом, который настаивал на осторожности и, в силу этого, требовал оставить часть характеристик в первозданном виде, тогда как горе-хранитель бесновался во внезапно обаявшем его псевдо-праведном гневе по поводу того, что мы якобы льем воду на мельницу наших оппонентов — и это после того, как я сообщил и ему, в том числе, что последние начали уже испытывать сомнения в аналитических способностях его отпрыска.

Хотя, впрочем, не стоило исключать, что весь его истерический порыв и был направлен на то, чтобы они исключили юного стоика из всех своих планов — при этом, он даже не дал себе труда задуматься ни о том, как они могут это сделать, ни о том, что его наследник находится в эпицентре этих планов далеко не один.

Меня в равной степени не прельщала перспектива как вступать в полемику с прожженным и безрассудным популистом, так и открыто выступить — в любом споре — на стороне карающего меча — вместо этого я принялся вновь и вновь биться в глухую стену, стоящую на моем пути на землю, и в глухое молчание на другом конце моего канала связи с Гением.

Затянувшееся отсутствие подкидыша первой заметила Татьяна. Автоматически глянув в окно, расположенное напротив моего стола, я также не увидел его на тех примитивных спортивных снарядах, на которых он обычно упражнялся в конце рабочего дня.

Тут же почувствовав себя в своей сыскной тарелке, карающий меч мгновенно выскочил наружу, сделал круг вокруг снарядов — как будто подкидыш мог за одной из тонких стоек прятаться — и рысцой побежал вокруг офиса, чуть ли не носом след по земле ведя.

Вернулся он, как и следовало ожидать, с пустыми руками — с чем горе-хранитель, только что чуть с кулаками на него не бросавшийся, вдруг начал его громогласно поздравлять. Я принял было это кривляние за очередное проявление его безрассудства — на любое саркастическое замечание карающий меч обычно отвечает ударом кулака, и делать их в его адрес и в непосредственной от него близости стоит лишь тому, кто способен этот удар отбить — но тут выяснилось, что при всей кажущейся несовместимости мои светлые якобы соратники отлично ладят у меня за спиной.

Я не стал даже задумываться о том, кому из них могла прийти в голову идея передать подкидыша в руки светлых вивисекторов памяти — ее автору подходила как тупоголовая прямолинейность одного, так и безответственная спонтанность другого: похищение ставленника движущей силы наших оппонентов неминуемо приведет к ответным и несопоставимым по степени воздействия мерам в отношении всего его окружения — отнюдь не исключая Гения — и судя по признанию горе-хранителя в ее давности, разрабатывали они ее не только без моего, но и без его ведома.

Я снова вызвал его — в надежде еще раз попытаться открыть ему глаза на тот факт, что его восприятие их как своих соратников является глубоко и уже неопровержимо односторонним.

Карающий меч, впрочем, спустя несколько минут объявил, что у светлых, с позволения сказать, целителей подкидыша нет — как будто те могли похитить его из зоны отчуждения самостоятельно.

Я вновь не стал задумываться, с кем еще у него установлены перемычки и какая еще информация передается по ним в обе стороны — меня затопила волна облегчения: при отсутствии жертвы похищения доказать сам его факт практически невозможно.

Однако, я слегка поторопился переводить дух — горе-хранитель сделал следующее предположение о том, что подкидыш самовольно покинул офис. В устах того, кто сам еще совсем недавно едва не совершил попытку побега на землю, эта версия прозвучала более правдоподобно, чем похищение подкидыша неизвестными лицами, но ничуть не менее тревожно. Во-первых, если ему был закрыт доступ и на землю, как всем нам, и в любые другие подразделения светлых, как карающему мечу и горе-хранителю, то бежать ему было просто некуда — за все время моего нахождения рядом с ним в офисе, он не оставил у меня впечатление любителя слоняться по пустынным просторам дикой природы. И во-вторых, о его исчезновении придется ставить в известность — за чем последуют его поиски — а затем, после его неминуемой поимки, выяснение причин его самоустранения, за которыми, как убедил меня один короткий взгляд на носителей идеи похищения, именно они почти гарантировано и стоят.

По всей вероятности, карающий меч посетила та же мысль, и — как выяснилось чуть позже — он решил упредить поиски подкидыша нашими оппонентами, послав на прочесывание упомянутых пустынных просторов своих собственных гончих.

В офисе воцарилось гнетущее молчание. Не знаю, о чем думали мои светлые сослуживцы — я же ломал голову над тем, что делать с подкидышем, если его все же удастся обнаружить. Передать его можно было только в одно из двух мест: либо в аналитический отдел светлоликих, либо назад в офис. О первом месте назначения не могло быть и речи — оно гарантировано возвращало нас к выяснению причин его побега; второе также было не намного лучше: в офисе нам пришлось бы ограничить свободу его перемещения, чтобы он не добрался до сканера и не связался со своими патронами, а с учетом необходимости моей хотя бы периодической трансляции всего, там происходящего — путы на его руках и ногах следовало дополнить кляпом во рту. Но даже все эти меры не дали бы нам ничего, кроме небольшого выигрыша во времени — заявление о его пропаже представлялось мне неминуемым, а за ним розыскные мероприятия, которые — при отсутствии результата — закончатся обыском офиса.

Наконец, гончие карающего меча сообщили, что их охота также закончилась ничем. Я не успел испытать никаких эмоций, колеблясь между двумя: с одной стороны, мне очень хотелось надеяться на эффективность их нюха, и я даже был готов, скрепя сердце, открыто признать ее вслух; с другой — подкидыш был весьма хорош в слиянии с окружающей средой — настолько, что вполне мог посрамить самое тонкое чутье самого опытной светлой гончей, что меня вовсе не радовало, хотя и должно было.

Неизменно жаждущий внимания хранитель Татьяны сделал еще одно предположение, которое сначала показалось мне смехотворным — и оказалось тем самым ключевым элементом, которых всегда так не хватало всем шарадам Гения для их разгадки.

Что могло быть абсурднее мысли о том, что наши оппоненты сами отозвали своего соглядатая? Разве что ее обоснование — горе-хранитель уже давно и прочно вошел в роль одного из земных, с позволения сказать, психологов, которые любое необычное поведение относят на счет нервного срыва. В то время, как я находился в офисе ближе всех к подкидышу и наблюдал за ним — по просьбе Гения — отнюдь не от случая к случаю, а на постоянной основе, в силу чего мог с полной уверенностью утверждать, что его погруженность в происходящее на экране его сканера стала в последнее время куда менее интенсивной, чем еще совсем недавно.