Учебник рисования - Максим Кантор

Понятно было, что от итогов спора ни Европа не возродится, ни Кавказ не освободится — но паузы между чашками чая и кусками пирога заполнялись великолепно. Проклятые вопросы для того и существуют, чтобы их не решать — иначе пропадет очарование дискуссии. Решишь вопрос — а с чем прикажете следующую чашку чаю пить?

Что происходит в Чечне, понять было просто — однако много усилий было истрачено на то, чтобы простое понимание уничтожить, и понимание исчезло. Казалось бы, человечество сумело объяснить причины мировых войн, отчего же локальный конфликт в горах не поддается внятному определению? Однако не поддавался. Использовались выражения «восстание», «бандитизм», «сепаратизм», «терроризм», ссылались на процессы, характерные для развала страны (в данном случае России), говорили о религиозных корнях освободительного движения, об исторических причинах, о природной агрессивности народа и об особой культуре Кавказа. Все это было уместно и одно противоречило другому. Если война религиозная, значило ли это, что светская мораль должна войну поддержать? И вообще, в какой степени сосуществуют буржуазные свободы и священная война? А если это война против имперского гнета, то почему другая империя, большая по размерам, должна быть моральным судьей этой войны? Если чеченцев называли бандитами, находилось довольно фактов, чтобы это подтвердить, а если их называли борцами за свободу, то легко подтверждалось и это. Находились люди, которые именовали освободительную чеченскую войну революцией против тоталитарного государства, при желании это положение можно было отстоять. Были такие, которые ужасались первобытной жестокости чеченцев — и тому было много доказательств. Одним словом, правы были все — а ясности не было.

Нетрудно заметить, что сходных конфликтов в мире существует много. Чечня только добавила новый пункт в известный список. Правозащитница Голда Стерн (а в отличие от своей верной подруги Розы Кранц, преимущественно посвятившей себя искусству, она отдала свое перо борьбе за права и свободы народов) написала несколько обличительных брошюр, бичующих федеральные войска в горах. При желании эти брошюры можно было использовать против британских, американских и прочих регулярных войск Правозащитники успели настрадаться за судьбы ирландских боевиков, афганских моджахедов, курдских сепаратистов и колумбийских партизан, спекулирующих героином. Эти очаги свободы тлели на окраинах большой империи Запада — не разгорались ярко, но и не гасли. И это перманентное тление (при том, что очаги свободы очевидно всем мешали) — удивляло обывателя: определить свое отношение к этим явлениям обыватель не мог. Не вполне сочувствие, но некоторая растерянность присутствовала в его взгляде на людей с автоматами: если они бандиты, почему интервью по телевидению дают? А если благородные герои, зачем за ними с собаками охотятся? А если охотятся, отчего не поймают? Эту растерянность усугубляла неуверенная политика федеральных властей: то Слизкин выезжал в горные районы с программой мира, то Фиксов демонстрировал намерение уничтожить боевиков всех до единого, а популярное речение президента призывало мочить (в смысле — убивать) боевиков в сортире (т. е. в местах общего пользования, где обычно военных действий не ведут). Вот обыватель и недоумевал: что решили- то? Решили-то что? Что-то не так в этой истории. Неужто поймать бандитов невозможно? Отчего не могут расправиться с колумбийскими наркопартизанами? Непонятно. Почему афганское сопротивление пребывает в той же стадии, что и во времена русской оккупации? Непонятно. А почему колумбийским партизанам и афганским моджахедам дают возможность торговать наркотиками? Их, конечно, ловят, но как-то вяло. Бомбят, конечно, но, может быть, не тех бомбят? Вот опубликовали фотографию мальчика — руки ему оторвало взрывом. Жалко парнишку, новых рук не пришьешь. Должен же быть кто-то виноватым — или нет? С чеченцами десять лет воюют, а стрельбы только больше стало. И откуда они оружие в таких количествах берут? А деньги? И контакты с прессой? Голда Стерн регулярно публиковала свободолюбивые интервью то с одним головорезом, то с другим. Чарльз Пайпс-Чимни возглавлял нравственно-политическую комиссию, отстаивающую права моджахедов, а иные его коллеги снимали документальные репортажи о жизни колумбийских наркопартизан. И писали, и страдали, и спорили — и сами не понимали: с кем же спорят? Вроде бы все за то, чтобы мальчику рук не отрывали. Но — отрывают руки. Сами они, что ли, отрываются? Какая-то необычная война шла по окраинам империи — бесконечная и бесцельная. Все вроде бы в ней участвуют — а победы нет как нет. Словно не хочет империя победить — и не знает, для чего нужна победа.

А на словах — о, как хотел победы просвещенный мир! Доколе гибнуть будут мирные люди? Просвещенный мир без преувеличения явил озабоченность вопросом. Более того: устами лидеров просвещенного мира была выдвинута новая антивоенная доктрина. Провозгласили, что отныне цивилизация точно знает, кто ее враг, — а это, согласитесь, не мало. Знаем, кто враг, знаем, как с ним бороться! Сказали так лидеры просвещенного человечества и, пообедав, сфотографировались на память — стоят они, скромные труженики цивилизации, в двубортных пиджаках, сдержанно улыбаются. Худо ли: все объединились для борьбы с врагом! Вот ведь достижение! В прежние времена правители не были наделены таким явным знанием — было время, и лидеры цивилизации колебались: а враг ли Гитлер, а если да, то до какой степени? Прежде никак не могли решить: фашизм — это дурно или терпимо? А может, и вовсе хорошо? Искали альянсов, юлили, ездили на переговоры, выбирали меж коммунизмом, национал-социализмом, капитализмом — что хуже? Кого в сортире мочить надо — неизвестно. Случались такие лихие денечки в прошлом, когда одни лидеры мира хотели одного, а другие — прямо противоположного. И путаница была в политике. И ездил в задумчивости принц Эдуард на мюнхенские парады, и восхищался Черчилль гением Муссолини, и договаривались либералы с генералом Франко, и слали одни лидеры деньги Пиночету и другие — Кастро. А сегодня вдруг договорились: знаем, кто враг, знаем, от кого зло в мире. Покушали лобстеров на саммите в Сардинии и разгадали загадку истории, вот счастье!

Кто же он, новоявленный злодей?

И сказали мировые лидеры народам: главный злодей, оказывается, — мировой терроризм. Кто? — всполошились народы. Мировой терроризм, вот кто! И всплеснули руками народы: яснее не стало. Этот-то гад — он кто такой?

Видимо (так, по крайней мере, логически следует из речений лидеров мира), этот обобщенный мировой терроризм — есть зловредный союз всех национально- освободительных движений, имеющих место в мире. Курды, афганцы, персы, палестинцы, колумбийцы, чеченцы, иракцы — собрались вместе и решили создать фронт борьбы с мировой цивилизацией. Зачем? Цели не вполне ясны — однако на то они и выродки. Где же они встретились-то все? Ну, это, допустим, технический вопрос. Нашли где встретиться. Главное, объединились — и теперь все заодно. Выработали подпольщики и убийцы методы борьбы с миром: взрывы, шантаж, угоны самолетов, расстрелы заложников, бандитизм в горных селениях. И цивилизация не сразу заметила это тайное воинство, а заметила, когда враги сплотились. И теперь враг у ворот.

Данное толкование вопроса логически неточно. Если число выродков столь велико, что заставляет цивилизацию определить их как силу и армию, то нужно их в таком случае не числить по разряду террористов, а определить иначе. Мировой терроризм — такое же условное определение, как враг народа. Предполагается, что враг народа — ущербная единица. Но если единиц много? Поскольку количество врагов народа позволяет считать их, в свою очередь, народом, то не совсем понятно — кто враг народа: тот, кого убивают, или тот, кто убивает? Словом, путаница. Не могут враги называться террористами, если их много. Террористы — это те, кого мало. А если их мало — зачем их бояться?

Возможно иное толкование. Эти выродки, разумеется, нигде не встречались, общих планов не имеют. Но есть тенденция — небольшие отряды вооруженных людей считают себя врагами порядка и закона. Как правило, эти люди — религиозные фанатики, чаще всего — мусульмане. Они разрозненны, но их объединяет религия и метод борьбы с прогрессивным (то есть западным) человечеством — взрывы, поджоги, диверсии. Эти локальные группы определяют через общий термин — мировой терроризм.

И это определение ясности не добавляет.

Если банды разрозненны — не проще ли их подавлять поодиночке, не давая одной знать о существовании другой? Не ведет ли политика обобщения к тому, что отдельные банды осознают себя как единую силу, например религиозную? А когда случится так, то не станут ли фанатики — религиозной державой: с целью, историей и будущим? И кто будет в этом виноват? И вообще — откуда эти банды заводятся? От сырости, что ли?