Исполняющий обязанности - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Делай что говорят. Действительно, а чего я себе представлял? Глупости…
— Но ключик ты мне все-таки дай.
5
Ева сразу поняла, что ей наконец-то повезло, когда она только увидела Сашу Турецкого, а затем поймала на себе его оценивающий взгляд мужчины, обнаружившего вдруг вожделенную цель. К сожалению, он не мог быть холостым — обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки сидело давно и плотно. А при более близком рассмотрении оказалось уже основательно потертым и, видимо, вообще не снималось с пальца. Так свободные мужики не носят. Как не носят и те, кто захотел бы развестись, чтобы попытаться создать новую семью. Да, собственно, и сам Турецкий — это Ева сумела понять — был не столько романтиком, очарованным неожиданно явившимся видением, сколько опытным практиком, который прекрасно знает, что должно последовать за чем и когда чему настает время. С таким не пропадешь, даже имея его просто в любовниках.
Вот поэтому, не ставя перед собой неопределенных отдаленных целей, Ева решила обойтись для начала малым — внушить ему беспокойство о себе. О своей несчастной судьбе, которая на самом деле была далеко не несчастной, а с неожиданным уходом давно уже нелюбимого супруга еще и полной возможных теперь, вполне реальных удовольствий. Если бы не одно «но».
Она не сказала всей правды о телефонном звонке. Она все-таки знала, кто звонит. Это был полковник милиции Петя Огородников, который, особенно в последнее время, преследовал ее своими звонками. Не устояла однажды Ева перед смазливым полковником и позже сама была не рада. Этот полковник, как и другой Давкин приятель — Ваня, который также, было дело, достал ее своей настойчивостью, — оба они оказались в постели настоящими извергами. И дело было даже не в том, что они вытворяли с ней все, что считали для себя нужным, изощрялись во всех своих буйных фантазиях, они, как неожиданно выяснилось, были знакомы и между собой. И однажды явились оба и устроили ей такое, о чем Ева вспоминала с содроганием и ужасом. А уходя, строго посоветовали ей молчать, если она не хочет крупных неприятностей своему мужу, который, оказывается, давно сидел у них на крючке. Что это за крючок, она не знала, но догадывалась, что, скорее всего, наркотики, к которым Давка, к сожалению, крепко уже пристрастился и не обращал на свою жену никакого внимания. Так что здесь была как бы и месть ему с ее стороны, и большая ошибка, которая могла привести ее к еще худшим последствиям.
И с речью «незнакомца» она тоже слукавила. Правда, разговор про «базар» был. Но, касаясь ее знакомства с Турецким, Огородников сказал просто и цинично: «Если хочешь ему дать, не стесняйся. Только смотри, чтоб у тебя по ошибке, не дай тебе Бог, не вылетело мое имя или Ванькино, поняла?! Одно имя — и тебе хана».
А насчет «базара» он сказал, чтобы она собрала поминки на девятый день и пригласила только нескольких человек. Он потом назовет ей фамилии и номера телефонов, по которым следует позвонить. Но это были совершенно незнакомые ей люди. И она заявила, что не желает приглашать чужих. Вот тогда он и сказал эту фразу: «Готовься к серьезному базару, где мы сами решим, что тебе дальше делать и чем заниматься». Естественно, она поняла эту угрозу как обещание отнять у нее те магазины, которые принадлежали Давке. А на что же она станет жить? На те несчастные пятьдесят, или чуть больше, тысяч «зеленых», что лежали в домашнем сейфе? На ее жалкие драгоценности, приобретенные в лучшие годы, когда Давка еще не баловался наркотой?
Но Огородникова эта ее проблема, оказывается, совершенно не интересовала. Он грубым, издевательским тоном предложил ей открыть под его личной «крышей» бордель и самой там же поработать. У нее это должно здорово получиться, опыт по этой части уже имеется… Полковник, сволочь, захохотал и предложил повторить тот вариант — втроем! Но на этот раз пригласить не Ваню с его «убийственным орудием», а Турецкого, он, как говорят, большой любитель по этой части. После чего Огородников, даже не попрощавшись, отключился.
Ну как было обо всем этом рассказать Саше? Как вообще в глаза ему смотреть, когда в них одно восхищение и никакой похоти? Нет, ну насчет последнего, конечно, перебор, было же отчетливо видно, о чем он думает, глядя на нее. И она бы не возражала, веря в то, что эта их связь не принесет ей ни боли, ни отчаяния, ни стыда от содеянного.
Поэтому, когда он вернулся вечером с кухни, где они курили с генералом Грязновым, то первым делом схватил ее за руку, хитро сощурился и под большим якобы секретом прошептал ей в ухо:
— Давай удерем? Туда! — Он махнул рукой в коридор, где были — она видела — еще комнаты. — Я больше не могу терпеть.
— И я тоже. — Она радостно закивала. — А Слава не обидится, что мы так?
— А ты кричать от страсти не будешь?
— Я подушку закушу зубами, — сияя глазами, заявила она, поднимаясь.
— Тогда не будет…
Никакая подушка ей не понадобилась. Саша поймал губами ее губы и уже не отпускал. А она с самого начала как обхватила его и требовательными руками и сильными ногами, так тоже не отпустила до самого утра. И никакого разнообразия им не потребовалось, все совершалось как между первородными Адамом и Евой, если верить юному греховоднику Пушкину, у которого «увенчанный супруг жену ласкал с утра до темной ночи», а эти — всего-то с ночи до утра, вот и вся разница.
Так и не сомкнув глаз, они тихо поднялись еще в темноте — только начинался шестой час утра.
Поскольку сумка была не разобрана, то и на сборы ушло не более пяти минут, тем более что Саша предупредил ее:
— Там помоешься, все удобства.
Ева собрала и сунула в сумку свои простыни, предусмотрительно захваченные из дому. Они по-воровски, на цыпочках, пробрались в переднюю и покинули квартиру, почти без шума защелкнув за собой дверь.
Дорога до кольцевой автострады, а затем по ней до старой Варшавки и, наконец, до Северного Бутова заняла не более получаса.
Здесь еще тоже по-зимнему царил всеобщий сон. Редкие огни вспыхивали в окнах домов. Снег хрустел под ногами. Дышалось легко, и от свежего воздуха их слегка пошатывало. Впрочем, могли быть и другие причины, все-таки физически напряженная, бессонная ночь.
Но едва они вошли в квартиру и Ева осмотрелась, как она тут же безапелляционно заявила, что на работу ему еще рано, спать ложиться, к сожалению, поздно, а вот отметить свое прибытие сюда — в самый раз. И вопросительно уставилась на Сашу. Тот посмотрел на нее, улыбнулся и крепко обнял, прижав к себе:
— Что ж, я не против.
— Скажите на милость! — воскликнула она. — Он не возражает! Нахал! Зачем же я так долго старалась?
— Ты молодец, — медленно опуская ее на по-прежнему разобранный диван, сказал он. — Только не забывай, ты старалась не одна. Но кричать и здесь не надо, а то теперь могут услышать соседи, я тебе глубоко сочувствую…
Ева снова выкладывалась полностью, без остатка, но в мыслях у нее появилось что-то тревожное. Какое-то недовольство собой, что ли. Что-то она делала не так. Но что?
И в момент очередной передышки наконец поняла. Она не все рассказала ему, вот в чем дело. Нет, про то, что с ней вытворяли полковник вместе с отставным майором, она и под пыткой говорить бы не стала. Другое мучило. Она не сможет долго скрывать имя звонившего. И если промолчать об этом, то будет похоже на предательство. А Еве очень не хотелось, после всего случившегося в эту ночь, доставлять Саше неприятности.
Она только намекнула на это обстоятельство, как он вмиг насторожился, задал один неопасный, наводящий вопрос, другой, и Ева увидела вдруг, что стоит перед дилеммой — либо рассказать ему всю правду, либо немедленно одеться, забрать сумку и покинуть эту квартиру, чтобы больше никогда уже не встречаться с людьми, предоставившими ей очень даже неплохое убежище и массу иных, куда более важных, услуг.
Оказывается, она, уходя из дому, не забыла кинуть в ту же сумку бутылку неплохого коньяку, банку кофе и пачку соленого печенья. Поэтому легкий завтрак был готов через несколько минут — пока закипала вода и откупоривалась бутылка. Одну рюмку — исключительно с устатку, а также для более откровенного разговора — Турецкий мог себе позволить. Впереди минимум два часа свободного времени.
Итак, о чем же шла речь? Он уставился на нее чуть насмешливым взглядом, в котором между тем не содержалось укоризны: вот, мол, обманула! Ничего такого, один интерес. И Ева рассказала все. Ну почти все — опять-таки за исключением своих интимных связей с Огородниковым и Ваней с такой дурацкой, но очень подходящей ему по смыслу фамилией, кажется, Жеребцов. Где-то слышала, но точно не помнит. Но он именно такой — дикий, неотесанный и наглый.
Рассказала и о предложении Огородникова, чем ей заняться. Но вот о приглашении Турецкого поучаствовать в совместном представлении, не сказала. Упомянула только, что среди приглашенных в предполагаемый бордель вполне, по мысли полковника, может быть и Турецкий, как большой любитель грязных женщин. Это она так перевела для себя грубость Огородникова.