Фамильная честь Вустеров - Пэлем Вудхауз

     Я умолк.  Мне казалось, я был  чрезвычайно красноречив и  она, конечно, все  поняла.  Сейчас она  вздохнет,  покоряясь судьбе,  скажет:  "Ну что  ж, наверное, вы  правы. Теперь я это ясно  вижу". Но  ничуть не бывало,  Стиффи заголосила  еще громче,  и  я  обратился  к Дживсу,  который до  сих  пор не произнес ни слова:

     – Дживс, вы следите за развитием моей мысли?

     – С большим вниманием, сэр.

     – Вы согласны, что план, который они придумали, неминуемо привел  бы к катастрофе?

     – Да, сэр. Он,  несомненно,  сопряжен с рядом серьезнейших трудностей. Вы позволите мне предложить другой?

     Я ушам не поверил.

     – Вы что же, хотите сказать, что нашли выход?

     – Мне кажется, да, сэр.

     Едва он  произнес  эти  слова,  рыдания  Стиффи прекратились. Наверное, другого средства  не сыскалось бы  во всем  мире. Она села,  ее лицо  горело страстным нетерпением.

     – Дживс, неужели?

     – Да, мисс.

     – Дживс, вы чудо, вы прелесть, вы душка!

     – Благодарю вас, мисс.

     – Выкладывайте, Дживс,  –  попросил я,  садясь  в кресло и  закуривая новую сигарету.  – Конечно, хочется надеяться,  что  вы действительно нашли выход, хотя лично я никаких возможностей не вижу.

     – Может статься,  мы  найдем  их, сэр,  если  сыграем на  особенностях психологии.

     – Ах вот как, на особенностях психологии?

     – Да, сэр.

     – Вы имеете в виду психологию индивидуума?

     – Именно так, сэр.

     – Понятно.  Дживс –  тончайший  знаток   психологии  индивидуума,  – объяснил я  Стиффи, которая, естественно, ничего не знала  о Дживсе, для нее он был всего лишь безмолвная тень, которая незаметным  движением подавала ей картофель, когда она у меня обедала. – Он видит людей  насквозь.  И о каком индивидууме вы подумали, Дживс?

     – О сэре Уоткине Бассете, сэр.

     Я в сомнении нахмурился.

     – Вы  предлагаете  попытаться  смягчить старого  человеконенавистника? По-моему, это дело безнадежное, разве что кастет применить.

     – Вы правы, сэр. Смягчить сэра Уоткина нелегко, вы правильно заметили, что  он чрезвычайно  упрям  и его характер  не  поддается формированию.  Мне пришло  в  голову другое: попробовать сыграть  на  его отношении к вам.  Сэр Уоткин терпеть вас не может, сэр.

     – Я тоже его терпеть не могу.

     – Верно,  сэр.  Тут  важно,  что  он  испытывает  по  отношению  к вам сильнейшую неприязнь, и, если вы объявите ему, что вы и мисс Бинг помолвлены и желаете как  можно  скорее соединиться в супружеском  союзе,  для него это будет тяжелый удар.

     – Как! Вы хотите, чтобы я сказал ему, что  мы  со  Стиффи  любим  друг друга?

     – Совершенно верно, сэр.

     Я затряс головой.

     – Не вижу в этом никакого смысла, Дживс.  Конечно, неплохо посмеяться, глядя, как осатанеет  старый  прохвост, но  в  плане практическом такой  шаг ничего не дает.

     Стиффи тоже была явно разочарована. Она ожидала едва ли не чуда.

     – По-моему, Дживс, полная  чепуха, – сказала она. – Ну, и  что будет потом?

     – Если позволите, мисс, я объясню. Реакция сэра Уоткина, как правильно предположил  мистер  Вустер, будет  иметь  определенный  и  ярко  выраженный характер.

     – Да он на потолке повиснет.

     – Совершенно верно,  мисс.  Очень выразительный  образ.  А если в  это время появитесь вы и убедите дядю,  что мистер Вустер ввел его в заблуждение и  на  самом  деле  вы  помолвлены с мистером Пинкером, я думаю, с его  души свалится камень и он благосклонно примет ваш союз с этим джентльменом.

     Лично  я в  жизни не  слышал  подобного бреда  и всем  своим видом  это показал. Зато Стиффи пришла в восторг и закружилась в вальсе.

     – Дживс, это потрясающе, потрясающе!

     – Мне кажется, мисс, успех обеспечен.

     – Конечно, обеспечен.  Гениальный  план! Вы только представьте, Берти, дорогой, как он разъярится, когда вы скажете ему, что я согласилась выйти за вас  замуж.  А  потом я признаюсь:  "Нет,  дядя  Уоткин,  вы, пожалуйста, не волнуйтесь, на  самом деле  я хочу выйти замуж за  чистильщика сапог", да он заключит меня в объятия и пообещает  прийти на свадьбу и плясать до упаду. А когда узнает,  что  мой  избранник  –  дивный, изумительный, необыкновенный человек по имени Гарольд Пинкер, он будет на седьмом небе от счастья. Дживс, вы лапочка, вы ласточка, вы симпампушка.

     – Благодарю вас, мисс. Я доволен, что доставил радость.

     Я встал с кресла. Все, с меня хватит. Я спокойно  терплю,  когда в моем присутствии  несут  чушь, но нельзя же  доходить  до полного идиотизма. И  я ледяным тоном объявил Стиффи, которая продолжала в упоении кружиться:

     – Стиффи, я возьму блокнот с собой сейчас.

     Она на минуту остановилась.

     – Ах, блокнот. Он вам нужен?

     – Да. И немедленно.

     – Я отдам вам его после того, как вы поговорите с дядей Уоткином.

     – Вот как?

     – Да. Не подумайте, что я вам не доверяю, Берти, дорогой, но мне будет гораздо  приятнее,  если  вы будете знать, что он все еще у меня. Я уверена, вам приятно доставить мне  радость. Так что в путь, сразите дядю  наповал, а потом поговорим.

     – В  путь я,  конечно, отправлюсь, – холодно сказал  я, – но сражать его  наповал –  благодарю  покорно. Представляю себе  картину  – я  сразил старого хрыча наповал!

     Она захлопала глазами.

     – Берти,  вы так говорите,  будто отказываетесь принять участие в этом плане.

     – Слава Богу, догадались.

     – Неужели вы предадите меня? Нет, не верю!

     – Еще как предам. И получу от этого большое удовольствие.

     – Вам не нравится план?

     – Не нравится. Дживс давеча сказал: он доволен,  что доставил радость. Так вот,  мне он никакой радости не  доставил. Я  считаю, мысль, которую  он высказал, не сделала бы чести  и  пожизненному  обитателю сумасшедшего дома, удивляюсь даже, как он до такого опустился. Будьте любезны, блокнот, Стиффи, и поживее.

     Она молчала.

     – Я не исключала, что вы можете так поступить, –  наконец проговорила она.

     – А теперь  знаете  это  точно, – отозвался я.  –  Блокнот,  Стиффи, будьте любезны.

     – Никакого блокнота я вам не дам.

     – Прекрасно. Сейчас же иду к Пинкеру и все ему расскажу.

     – Великолепно.  Ступайте. Но  не успеете вы отойти от  дома, как я уже буду в библиотеке и все расскажу дяде Уоткину.

     Она  вздернула   подбородок,   явно   считая,   что  ловко  перехитрила противника, и, вдумавшись в сказанное ею, я был вынужден признать, что она и в  самом  деле  ловко  меня  перехитрила.  Я  совершенно  выпустил  из  виду возможность такого поворота событий. Что я  мог  ответить?  Лишь  растерянно кашлянул, на большее  меня не хватило.  Не скроешь жалкой  истины:  Бертрама Вустера загнали в угол.

     – Вот так-то. Что теперь скажете?

     Легко  ли   мужчине,   который   считает   себя   хозяином   положения, почувствовать,  что  он  утратил  эту   роль,   и   опуститься  до  позорной необходимости упрашивать? Но  другого пути не  было. Мой голос,  который  до этого звучал властно и решительно, стал выше тембром и слегка задрожал.

     – Какого черта, Стиффи! Неужели вы так поступите?

     – Непременно, если вы не умаслите дядю Уоткина.

     – Но  как я  могу его умаслить, как? Стиффи,  не подвергайте меня этим страшным пыткам.

     – Придется. И что тут такого страшного? Не съест же он вас.

     С этим я согласился.

     – Да, разве что не съест.

     – Не страшнее, чем визит к дантисту.

     – Гораздо страшнее, чем десять визитов к десяти дантистам.

     – Зато какое вы почувствуете  облегчение,  когда  все кончится.

     Слабое утешение. Я внимательно вгляделся в ее лицо, надеясь найти хоть      слабый  признак  того, что она смягчилась.  Увы,  ни тени. Эта особа  и всегда была жестка, как ресторанный бифштекс, такой и  осталась. Киплинг был прав.  Женщина  всего лишь женщина. Никуда  от  этого не денешься. Я  сделал последнюю попытку.

     – Стиффи, не будьте так жесткосердны.

     – Буду.

     – И это несмотря на то, что я устроил в вашу честь великолепный обед у себя дома, – простите, что напоминаю о нем, – не жалел расходов?

     – Подумаешь.

     Я пожал плечами. Наверно, я в  тот миг был похож на римского гладиатора – это были когда-то  такие ребята, они в числе прочего набрасывали  друг на друга  связанные  простыни, – который услышал, как  глашатай  выкрикнул  на арене его номер.

     – Ну что ж, ладно, – сказал я.

     Она улыбнулась мне материнской улыбкой.

     – Какое мужество. Узнаю моего маленького храбреца.

     Не  будь  я столь  озабочен,  я, естественно,  возмутился  бы, как  она посмела назвать меня своим маленьким храбрецом, но в тот ужасный  миг махнул рукой на наглую выходку.