Парни нашего двора - Анатолий Фёдорович Леднёв

Велика Россия, необозримы ее пространства, и людей видимо-невидимо. Дважды с одним и тем же человеком едва ли встретишься. Если даже знаешь, что он на Камчатке, а ты на Волге. Человек давно отвык от кочевой жизни, надолго, если не на всю жизнь, вьет себе гнездо.

Война сорвала людей с насиженных мест, и двинулись они по всей земле: по собственной воле, в силу необходимости. Казалось, земля невероятно сузилась и каждая пядь ее обрела высшую цену — цену жизни.

Особо малой, с овчину, показалась она солдату, когда сердце застучало: назад ни шагу. А как сократились солдатские пути-дороги, у каждого один тупик — фронт. Если повезло — госпиталь, пересылка, запасный полк. И снова фронт. Как не встретиться на таких замкнутых кругах?

Встречались на минуту-две у эшелонов, идущих в разные стороны; на сутки-другие — на огненной черте. Встречались живые с мертвыми в братской могиле.

На передовые пополнение придет — друзей, земляков ищешь. В госпитале, едва сознание возвратится, спрашиваешь, нет ли наших. Если хотя бы один, даже незнакомый танкист — так это для танкиста словно родного встретил. А на пересылке случится такая встреча — до фронта людей водой не разольешь. Пока жив — надеешься на желанную встречу, а встретился — не удивляешься, рад только.

Перетяга — всем на удивление — не ушел из полка, остался зампостроем. Но как все изменилось с приходом Стрельцова! Учения по тактике стали проводить на машинах, горючего не жалели. Мотострелки учились на ходу вскакивать на броню и спрыгивать, Я знал: Стрельцов вылечивает бойцов от страшной болезни — танкобоязни.

— Что за боец, коли своего же танка трусит?

Теперь каждый понимал, что слух о подполковнике Стрельцове оказался верным: готовит он маршевиков для своей бригады, которая сейчас где-то на фронте. Учения не прекращались и на строевой площадке, и в поле, в сопках, на резко пересеченной местности.

В середине августа собирались выезжать на боевые стрельбы с выполнением тактического задания. Старшина Подниминоги в тот вечер вернулся в казарму, возбужденным.

— Ну, Серега, — сказал он Скалову, — кажись, моя задумка сбылась, разрешил мне батя подготовить танковый взвод для форсирования водных преград по дну. Завтра все технари заработают на мою идею!

— Правда, Ваня, завсегда себе дорогу проторит, — проговорил Скалов, поздравляя друга. Я тоже потряс тяжелую и сильную руку старшины.

Иван не просто радовался, он волновался: опыт опять может оказаться неудачным.

— Чем бис не шуткуе. Затонет машина, а мне отвечать…

— Мы свою «старушку», можно сказать, с того света вытянули, а тут, почти в мирных условиях, все будет в порядке. И по этой линии переживать нет смысла. Какой взвод пойдет?

— Наш. Ну, а теперь на поверку и — спать.

Но уснули мы не скоро. Сапун ворочался с боку на бок.

— Сапун, а Сапун, — зашептал я, — чего ты возишься? Лучше скажи, почему ты Сапун, а не Сапунов или Сапуненко?

— Не знаешь?

— Сопишь много?

— И то правда. Когда-то мы были Сапуновы. Но то фамилия, а Сапун — прозвище. Прозвище надо заслужить, а фамилию вместе с метрикой дают. Степан Разин в народе не Степан, а Стенька, а Чапаев — Чапай. Вот и я…

— Тише вы, наряд вне очереди захотели? — пригрозил дежурный по роте, проходя мимо. Мы замолчали, а когда он ушел, снова зашушукались.

— Сказывают, батька мой в жизнь обид не прощал. Вроде бы и простить пора, а он нет, встретит обидчика — и засопит. Отсюда и Сапун.

Дни стояли — один пасмурнее другого, беспрерывно, вот уже вторую неделю, шли проливные дожди. Земля набухла до того, что не принимала влагу. Ручейки превратились в речки, а речки — в реки, болотца — в озера.

Мотострелковый батальон, саперы, связисты и разведчики роты управления находились в летних лагерях километрах в сорока от зимних казарм. Нас разделяла небольшая река — Суйфун, такая капризная, что не приведи бог, — она текла десятками стариц и проток, чуть ли не еженедельно меняя главное русло. По ее заболоченным поймам до границы тянулась высокая дамба, а через реку — деревянный мост, длиннее этого сооружения из бревен я еще никогда не видел. Рухни оно — и вся пограничная полоса будет отрезана от войсковых частей и баз. А на границу нацелилась многотысячная Квантунская армия. Переправу через Суйфун охраняли усиленным караулом — и мышь не проскочит. По обоим берегам в топких низинах и на окружающих пойму сопках стояли зенитчики — прожекторы, звукоуловители, батареи орудий. На политинформациях солдатам напоминали о Квантунской армии, постоянно изучали вооружение японцев. У каждого бойца — русско-японский разговорник. Ждали гостей с маньчжурской стороны.

В городе на перекрестках улиц — долговременные огневые точки, противотанковые рвы, надолбы, эскарпы. В общем, прифронтовая полоса. Все это настораживало, особенно название. Привычное ДВК сменилось новым ДВФ — дальневосточный фронт. На Дону и Волге шли жестокие бои. Враг подошел к Сталинграду. Начала военных действий со дня на день ждали и здесь.

В один из ненастных дней над городом появился самолет. Опознавательных знаков на нем не было. Но бойцов учили распознавать врага по фюзеляжу.

— Самурай! — Этот возглас облетел все посты и батареи. Самолет шел курсом в глубь нашей земли, а огня по нему никто не открывал. Ведь это может быть началом войны с Японией. Он прошелся над городом и развернулся восвояси.

— Неужели уйдет, гад! — Подниминоги скрежетал зубами. Он, встретивший в бою первый день войны, знал, что значит упустить обнаглевшего врага: завтра вражина, почувствовав безнаказанность, появится снова, и не один. Потом неожиданный налет… Все может быть…

Где-то кто-то думал так же. Около самолета, прямо перед носом его, повис хлопок разрыва. За первым выстрелом ударили все батареи, что стояли на страже города и границы.

Снаряды рвались то выше, то ниже, впереди, позади, но в самурая ни один не угодил. Самолет скрылся невредимым. После говорили, что это учения — может быть, оно так и было.

Этой же ночью нас бросил к танкам сигнал боевой тревоги. Приказ: выйти к мосту через