Возвышение Сайласа Лэфема - Уильям Хоуэллс

Пенелопа ушла к себе, не дожидаясь, когда с ней посоветуются; бумагу выбрала Айрин, и, в общем, записка миссис Лэфем выглядела очень прилично.

Когда пришел истопник, полковник послал его опустить письмо в почтовый ящик на углу. Он решил не упоминать больше об этом при дочерях, не желая показывать им своего ликования; стараясь придать происшедшему обыденный характер, он разом прекратил обсуждение, сказав, чтобы миссис Лэфем ответила согласием; но теперь, заслонясь газетой, он надувался от гордости, пока миссис Лэфем мучилась над письмом; когда вслед за сестрой ушла и Айрин, он не мог более скрывать своего торжества.

— Ну, Перри, — вопросил он, — что ты теперь скажешь?

Но затруднения с письмом вернули миссис Лэфем часть ее опасений.

— Не знаю я, что сказать. Совсем запуталась. И как еще у нас получится, а обещали прийти. Думаю, — вздохнула она, — мы все в последнюю минуту можем извиниться, если так уж не захочется идти.

— Все будет отлично, и никаких извинений посылать не придется, — бодро сказал полковник. — Если уж мы хотим выйти в люди, надо пойти и посмотреть, как это делается. Нам, наверное, придется устроить какой-то вечер, когда въедем в новый дом; вот тогда и мы их пригласим. Не станешь же ты теперь жаловаться, что они не сделали первого шага?

— Да, — сказала миссис Лэфем устало. — Не знаю только, на что мы им. Нет, нет, все правильно, — добавила она, видя, что ее самоуничижение вызывает гнев мужа. — Но по мне, если и дальше будет так же трудно, как с письмом, пусть бы меня лучше высекли. Не знаю, что мне надеть, и девочкам тоже. Я слышала, будто на обед ходят с голыми шеями. Как, по-твоему, так принято?

— Откуда мне знать? — спросил полковник. — По-моему, тряпок у тебя достаточно. Но зачем изводиться. Ступай к Уайту или к «Джордану и Маршу» и спроси обеденный туалет. Уж они-то знают. Купи из этих, из заграничных. Я их вижу в витрине всякий раз, как прохожу мимо, их там полно.

— Дело даже не в платье, — сказала миссис Лэфем. — С этим авось как-нибудь справлюсь. Я хочу как лучше для девочек, а о чем там с ними говорить, не знаю. У нас ведь с ними ничего общего. Я не про то, что они лучше, — снова поспешила она утишить гнев мужа. — Этого я не думаю; с чего бы им быть лучше? Если кто имеет право высоко держать голову, так это ты, Сайлас. У тебя много денег, и каждый цент ты добыл сам.

— Мне мало что удалось бы без тебя, Персис, — заметил Лэфем, движимый справедливостью и тронутый ее похвалой.

— Ну, обо мне что говорить! — возразила жена. — А теперь, когда ты все уладил с Роджерсом, кто против тебя хоть слово скажет? А все же, я вижу, а когда не вижу — чувствую… мы на этих людей непохожи. Они дурного не подумают, они извинят, но мы уже стары у них учиться.

— Мы, но не дети, — хитро заметил Лэфем.

— Да, не дети, — согласилась жена, — только ради них я и готова…

— Видела, как Айрин радовалась, когда я читал приглашение?

— Да, она радовалась.

— И Пенелопа наверняка передумает, как подойдет время.

— Да, мы это делаем для них. А вот хорошо ли это для них, один бог знает. Я ничего не хочу сказать против него. Айрин очень повезет, если он ей достанется. Но понимаешь? По мне, так в десять раз лучше был бы для нее такой парень, каким был ты, Сай. Чтобы он сам пробивал себе дорогу, а она бы ему помогала. Уж она бы сумела!

Лэфем засмеялся от удовольствия при этих выражениях любви; других проявлений не ждали ни она, ни он.

— Если б не я, ему тоже нелегко было бы выбиваться в люди, и полно тебе изводиться. А об обеде и вовсе не думай волноваться. Все пройдет как по маслу.

Этой храбрости Лэфему не вполне хватило до конца следующей недели. Он решил не показывать Кори, что так уж осчастливлен приглашением; и, когда молодой человек вежливо сказал, что его мать рада, что они сумеют прийти, Лэфем ответил ему очень кратко.

— Да, — сказал он, — кажется, миссис Лэфем и дочери придут.

Он тут же испугался, что Кори мог не понять его и решить, что сам он не придет, но не знал, как к этому вернуться, а Кори об этом больше не заговаривал; так оно и осталось. Его раздражали приготовления, которыми занялись жена и Айрин, и он всячески их высмеивал, раздражало его и то, что Пенелопа ничего не готовила для себя и только помогала остальным. Он спросил, как она поступит, если в последний момент передумает и решит идти; она ответила, что скорей всего не передумает, а нет — так пойдет с ним к Уайту и попросит его выбрать ей заграничное платье, они ему, кажется, очень нравятся. Гордость не позволила ему снова заговорить с ней об этом.

В конце концов вся эта возня с туалетами вселила в него смутные опасения относительно собственного костюма. Приняв решение идти, он представил себе тот идеальный вид, в каком хотел бы появиться. Фрака он не наденет, во-первых, потому что человек выглядит в нем дураком, во-вторых, потому что такого не имел — не имел из принципа. Он пойдет в сюртуке и черных брюках, может быть, наденет белый жилет, и уж непременно — черный галстук. Но едва он обрисовал все это своим близким, величаво презирая их тревоги насчет туалетов, как они заявили, что в таком виде он не пойдет. Айрин напомнила ему, что он был единственным, кто не надел фрак на деловой банкет, куда он водил ее несколько лет назад, и как ей было тогда неловко. Миссис Лэфем, которая сама, быть может, и не возражала бы, качала неодобрительно головой.

— Придется тебе завести себе фрак, Сай, — сказала она. — Сдается мне, без фрака никогда не ходят в частный дом.

Он противился, но на другой день, по пути домой, в приступе внезапной паники, остановился у дверей своего портного, и с него сняли мерку для фрака. Затем он начал тревожиться по поводу жилета, к которому до тех пор относился безразлично и беспечно. Он спросил мнение семьи, но этот пункт был для них менее ясен, чем тот, что касался фрака; кончилось тем, что они приобрели книгу об этикете, в которой этот вопрос решался не в пользу белого жилета. Однако автор ее, подробно объяснив им, что нельзя есть с ножа и ни в коем случае нельзя ковырять в зубах вилкой — чего не позволит себе ни одна дама и ни один джентльмен, — никак не высказался относительно того, какой галстук следует надеть полковнику Лэфему; побежденный в других пунктах, Лэфем стал сомневаться и в черном галстуке. Вопрос о перчатках, как-то вечером внезапно возникший перед полковником, видимо, вообще не пришел в голову этикетчику, как назвал его Лэфем. Другие авторы также хранили об этом молчание, и только Айрин вспомнила, что где-то слыхала, будто джентльмены сейчас реже носят перчатки.

Пот выступал на лбу Лэфема во время этих дебатов; он стонал и даже ругался, хотя грубых ругательств не признавал.

— Я прямо скажу, — заявила Пенелопа, близоруко щурясь над каким-то шитьем для Айрин, — с туалетом полковника оказалось не меньше хлопот, чем с другими. Почему бы и тебе не сходить к «Джордану и Маршу» и не заказать себе заграничное платье, а, отец?

Это предложение дало всем желанный повод посмеяться, и даже полковник издал какой-то жалобный смешок.

Ему очень хотелось выяснить все эти тонкости у Кори. Он составил и мысленно повторял небрежный вопрос, вроде: «Кстати, Кори, где вы покупаете перчатки?» Это неминуемо повело бы к разговору, из которого все и выяснилось бы. Лэфему легче было бы умереть, чем задать этот вопрос или снова заговорить об обеде. Сам Кори больше к этой теме не возвращался, а Лэфем избегал ее прямо-таки со свирепым упорством. Он вообще перестал разговаривать с Кори и мучился в угрюмом молчании.

Однажды, уже засыпая, жена сказала ему:

— Я сегодня читала эту книжку. Выходит, мы сделали ошибку, если Пэн так и не захочет идти.

— Какую? — спросил Лэфем в растерянности, которая охватывала его всякий раз, когда всплывала эта тема.

— В книжке сказано, что быстро не ответить на приглашение очень невежливо. Так что тут мы все сделали правильно, я даже боялась, не слишком ли поспешили; но дальше там сказано: если вы решили не идти, то самое невежливое — не уведомить об этом тотчас же, чтобы ваше место за столом успели заполнить.

Полковник некоторое время молчал.

— Черт меня подери, — сказал он, — будет когда-нибудь конец этой дьявольщине? Если бы знать, отказался бы за всех.

— Я уже сто раз пожалела, зачем они нас пригласили, но теперь поздно. Теперь надо думать, как быть с Пенелопой.

— Пойдет. Надумает в последнюю минуту.

— Она говорит, нет. Она невзлюбила миссис Кори с самого того дня и ничего с собой не может сделать.

— Тогда надо бы завтра с утра пораньше написать, что она не придет.

Миссис Лэфем беспомощно вздохнула.

— Не знаю я, как написать. Поздно, да и духу у меня не хватит.

— Ну, значит, придется ей пойти. Вот и все.

— Она говорит, что не пойдет.

— А я говорю — пойдет, — сказал Лэфем громко и упрямо, как человек, чьи женщины всегда все делают по-своему.