Долгая и счастливая жизнь - Рейнольдс Прайс

Розакок приготовилась бежать — прижатая в угол, разъяренная, она уже гортанно всхлипнула, — но сзади что-то коснулось ее пальто, и она резко повернула голову. Это был мистер Айзек. Он сполз к краю кровати, дотянулся до леденцов и, держа надорванный мешочек рукой в печеночных крапинах, похлопывал им ее по спине и улыбался обеими сторонами лица, даже его желтые зубы разжались и сквозь них просачивалось зловонное дыхание старости. Но отвернуться было бы еще хуже, и Розакок, содрогнувшись, смотрела на него. А он приподнял мешочек с леденцами и прошептал:

— Отдай это детям.

Розакок напряженно сдвинула брови, а Сэмми быстро подошел к кровати.

— Каким детям, мистер Айзек? Это же вам подарили к рождеству. — И взял у него леденцы.

Но мистер Айзек указал на Розакок.

— Это детям.

А Розакок ринулась мимо ухмыляющихся Сэмми и Уэсли сквозь портьеры, мимо притаившейся мисс Марины, к дверям, потом на веранду и оттуда к дороге, сама не зная, куда бежит, лишь бы скрыться от Уэсли Биверса, который не знал, а если б и знал, то ему наплевать — пальто и волосы ее развевались сзади, как флаги на ветру, стук ее бегущих ног отдавался в животе, в горле, заглушая его приближавшиеся шаги (и как она ни стискивала зубы, на бегу у нее вырывались тихие, жалобные стоны, чего с ней в жизни не бывало).

Она задохнулась на полпути к дороге, и ее охватил ужас, но она пробежала еще несколько шагов, прежде чем Уэсли нагнал ее и тронул за плечо. Не схватил, а словно попросил остановиться, но от этого прикосновения она вдруг ослабла, как от смертельного удара. Она рванулась' прочь от этой руки. Потом остановилась. Он был где-то сзади. Далеко или нет, она не знала. Ей было все равно. Ей нужно было передохнуть. Голова ее сразу поникла, как будто ей теперь вовек не поднять глаз, волосы упали на лицо. И он опять прикоснулся к ней. Она была в таком оцепенении, что не почувствовала ничего, кроме тяжести его правой руки на плече; тогда, не снимая ее, он стал перед Розакок и приподнял ее подбородок. (Раньше он никогда не делал такого средь бела дня.) Ее лицо было бледнее обычного, глаза не смотрели на него, хотя в них не было ни слезинки. Но только и всего, а что он мог понять по этим приметам?

— Господи, да что с тобой, Роза? — сказал он.

Она высвободила подбородок и опустила голову.

— Ничего. Ты все равно не поможешь. — Голос у нее был как у ребенка, больного крупом.

— Скажи хоть, в чем дело.

— Если ты до сих пор не знаешь…

— Знаю только одно — ты что-то задурила, да еще перед рождеством. — Рука скользнула с ее плеча вниз и взяла ее холодные пальцы — она не противилась, будто пальцы были чужие. — Ну, Роза, пошли. Надо репетировать. Нас ждут. Хоть повеселимся немножко.

Она отрицательно помотала головой и закрыла глаза.

— Роза, Уилли Дьюк удрала, и ты должна ее заменить, а то твоей Маме придется свернуть все дело.

Она не открывала глаз.

— Пусть Мариза заменит.

— Значит, ты давно не видела Маризу, — засмеялся он.

Розакок опять помотала головой, но глаза открыла.

— Нынешний год ей нельзя участвовать в представлении. Она ждет ребенка номер пять и стала как тот дом. — Он указал на дом мистера Айзека, и Розакок повернулась и посмотрела. На веранде стоял Сэмми Рентом. Он выбежал вместе с Уэсли и ждал, не понадобится ли его помощь.

— Все в порядке, Сэмми! — крикнул ему Уэсли. Сэмми улыбнулся, помахал рукой и ушел в дом.

— Нет, не все, — вырвалось у Розакок, хотя она ничего не собиралась говорить.

— Что — не все? — спросил Уэсли и хотел было взять ее за другую руку.

Но Розакок отступила назад. Руки ее вдруг порывисто дернулись, и, чтобы совладать с ними, она стала приглаживать волосы с одной стороны пробора. Потом вытянула руки по швам й сжала кулаки.

— Не одна Мариза Гаптон ждет ребенка, — сказала она почти обычным, но усталым голосом.

— Ты про кого это?

— Я про себя…

Он не тронулся с места, и долгую минуту они так и стояли, словно каменные, и друг от друга их отделяли четыре шага и дневной свет. Она стояла на бугорке, а Уэсли чуть ниже, лицом к желтоватому дому (пекановые деревья, цесарки и подглядывающая мисс Марина), но мысленно он видел только Розакок, такую, какой она была при свете фонарика в тот ноябрьский вечер на поляне среди сухого бородача, — сейчас она почти такая же, только вид у нее измученный. А Розакок смотрела поверх его головы (к зиме волосы у него отросли и потемнели), уставясь на совсем пустую дорогу. Она, проверяя себя, подумала: «Интересно, сколько женщин говорили ему то же самое?» — и ждала, что ей станет больно, но боль не приходила. Душа ее была пуста, как эта дорога. В первый раз за восемь лет она стала нечувствительна к Уэсли Биверсу, как бывает нечувствительной затекшая нога.

Но Уэсли Биверс на этот раз не остался безучастным, даже если это бывало с ним прежде. Он медленно и осторожно спросил:

— Понимаешь, вот что… у тебя ни с кем, кроме меня, не было, да, Роза?

— Нет, — ответила она, не глядя на него.

Он глубоко втянул в себя воздух и выдохнул.

— Ну, тогда пошли. Надо ехать на репетицию.

И, взяв ее за руку, он зашагал к стоявшей возле дома машине. Это нужно было обмозговать, и он воспользовался единственным известным ему способом — ничего не видеть, ни о чем не думать и ждать, пока решение явится само собой. Прошагав ярдов десять, он спохватился, что идет один, остановился и чиркнул ногой по земле. Розакок услышала и чуть повернула голову. Он окликнул ее: «Роза!» — и пошел дальше. А она поплелась за ним к машине. Хоть будет где передохнуть.

Они ехали молча, каждый в одиночестве. Руки Уэсли свисали с верхнего края баранки, а лбом он почти упирался в стекло, устремив вперед тупой, невидящий взгляд, только бы не смотреть на Розакок, пока он не придумает, как ей сказать то, что решит про себя. Руки Розакок безжизненно лежали ладонями вверх у нее на коленях, чуть раздвинутых, чтобы можно было уставить глаза в пол. И поэтому оба не заметили единственного, что могло им помочь, явление редкостное, как молния в декабре, — белую цаплю на мелком месте пруда, которая, держа запоздалый путь к югу, спустилась сюда на ночлег и, глядя на проезжавшую машину, изящно выгнула шею наподобие ручки топора, потом быстро сунула клюв в воду за пищей, ибо не ела с утра. Но вот уже показалась церковь, а Уэсли еще ничего не придумал. Он взглянул на Розакок — она и не замечала, где они находятся, — и поехал дальше среди леса, обступившего дорогу с обеих сторон, ожидая, пока его осенит, что надо делать, и на ум придут нужные слова.

Слова пришли, и он свернул с дороги. Розакок подумала, что они уже приехали, и взялась за ручку дверцы, но Уэсли остановил машину у колеи, которая вела к родни* ку мистера Айзека. Вокруг, насколько хватал глаз, были лишь кусты шиповника да примороженная трава, постепенно исчезавшая в густом сосновом лесу, а Уэсли уперся взглядом в ее лицо, будто чего-то от нее ждал.

— Роза, — сказал он, — как же ты мне раньше не сказала? — Голос у него был почти радостный. Это было вступление к тому, что он хотел ей предложить.

Но она сказала:

— Отвези меня, пожалуйста, в «Усладу».

— Сначала мы должны поговорить, Роза.

— Ничего я тебе не должна, ни единого слова. — Но он все смотрел на нее и, как видно, не собирался ехать дальше. Ей так не хотелось двигаться, что она решилась спросить:

— Я еду в «Усладу» или мне идти пешком?

Раз уж он начал, надо было досказать до конца, но он видел, что сейчас она не сможет слушать. Он понимал, что она выбилась из сил, и это казалось ему основательной причиной. И во всяком случае, он еще никогда никого и ни о чем не просил и в двадцать два года не знал, как и начать. Он сказал: «Ты туда и едешь», и развернулся на тропинке мистера Айзека, и, глядя в заднее окошко, медленно подал машину назад по колеям мистера Айзека, считая, что Розакок надо только дать время, и она успокоится и выслушает его. Он остановился в пятидесяти ярдах от церкви, возле кладбища, рядом с машиной Майло. Розакок опять подняла глаза, увидев на этот раз белый речной песок, похожий на снег, и белое квадратное строение, и подумала: «Неужели я сейчас ввалюсь туда и буду улыбаться и репетировать эту роль, зная то, что я знаю?»

А Уэсли, почувствовав заминку, решил, что самое время попытаться еще раз.

— Роза, почему ты мне не сказала раньше?

Розакок глядела в свое окошко.

— А какой толк?

— Нервотрепки бы себе не устраивала, вот что. Сразу видно — совсем извелась. — В голосе его явно слышалась улыбка. — А предупредила бы заранее, я бы договорился с Хейвудом Бетсом и мы с ним и Уилли Дьюк слетали бы на рождество в Дейтона-Бич.

— Я почти не сплю, — сказала она. — Мне не до шуток.

— А я и не шучу, — сказал Уэсли, и, когда она хотела открыть дверцу, он положил руку ей на запястье и взглянул на церковь — не смотрит ли кто. — Слушай меня. Сегодня, когда кончится представление, мы с тобой махнем на машине в Южную Каролину. В Диллон. Туда все ездят, там не нужно свидетельства о браке. А оттуда, если не будет очень холодно, двинемся в Миртл-Бич, раковинки пособираем и вернемся сюда в сочельник. Идет?