Маргарет Тэтчер. Женщина у власти - Крис Огден

Для партии, стремившейся расширить свое влияние и апеллировать не только к аристократам и прочим богатым избирателям, выбор Макмиллана в качестве преемника Черчилля и Идена был поистине странным. Это был светский человек, завсегдатай клубов, проводивший время в обществе единомышленников — умеренных консерваторов — в обшитых панелями библиотечных и обеденных залах известных лондонских клубов на Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс, куда допускались только мужчины. Связанный — через жену — узами родства с шестнадцатью членами парламента {4}. он «расширял влияние» партии в своем собственном семейном кругу. Так, в 1958 году было подсчитано, что из восьмидесяти пяти членов его правительства тридцать пять, в том числе семеро из девятнадцати министров кабинета, приходились ему родственниками. Родственником Макмиллана оказался даже президент Джон Кеннеди, чья сестра Кетлин была замужем за племянником Дороти, жены Макмиллана.

В противоположность его велеречивым оптимистичным высказываниям на публику, частные высказывания Макмиллана отдавали мрачным пессимизмом. «По-моему, Европе крышка, — сказал он как-то раз лидеру лейбористской партии Хью Далтону. — Она идет ко дну» {5}. И добавил: «Будь я помоложе, я бы эмигрировал из Европы в Соединенные Штаты», — откуда, кстати, была родом его мать, как и мать Черчилля. Его воинственная позиция в суэцком кризисе явилась, по словам Макмиллана, попыткой остановить дальнейший упадок Англии. Неспособность противостоять египетскому руководителю Гамалю Абделю Насеру, заметил он, означала бы превращение Великобритании в «еще одни Нидерланды».

Мрачные прогнозы Макмиллана отнюдь не были безосновательными. Многое вокруг внушало мрачные мысли. Несмотря на начавшийся бум в жилищном строительстве и поверхностные улучшения в экономике, основы ее все больше подтачивала злокачественная болезнь. Положение в промышленности оставалось шатким. Кадры управляющих были плохо обучены и слишком часто занимали места благодаря семейным связям. Немногие рабочие от станка проявляли достаточную социальную мобильность и энергию, чтобы пробиться в управленцы. Слишком часто их поведение обусловливал диктат классовых норм, осуждавших стремление подняться выше занимаемого положения.

В конце 50-х годов женщины — при том, что новая королева была безусловно умна — не играли практически никакой роли в государственно-политической жизни страны. Если у Черчилля имелась в кабинете одна женщина, Флоренс Хорсбру, то у Макмиллана не было ни одной. Он никогда не понимал женщин. Почти открытый роман его жены с Робертом Будби, тоже членом парламента и консерватором, продлился без малого четыре десятка лет, и, как считали многие, соперник премьер-министра был отцом его четвертого ребенка. Макмиллан прятал свои чувства, отдавая все свое внимание работе и окружавшей его свите из выпускников приготовительных школ. «В кабинете Эттли было трое бывших итонцев, — заметил Макмиллан в 1959 году. — У меня же их шесть. При консерваторах, следовательно, дела пошли вдвое лучше».

Таково было политическое положение в 1959 году, когда Тэтчер заняла место в палате общин. Старомодные ревнители консервативных традиций и старые однокашники, тори хотели, чтобы все оставалось по-старому, и никогда не предполагали, что женщина — особенно эта женщина — займет важный пост. Все складывалось против нее. Однако Тэтчер это не испугало. Новичок в палате общин, она не была неофитом в политике. Некоторых парламентариев-консерваторов она знала еще по Оксфорду, сама же она одолела после Оксфорда трудную науку побеждать в процессе отбора кандидатов в запутанной обстановке избирательных округов. Ей были известны многие, если не все, политические уловки, в том числе и то, как обратить на себя внимание. В свой самый первый день она заранее известила фоторепортеров о том, когда самый молодой член парламента впервые придет заседать в Вестминстер. На следующий день в газетах появилось фото, на котором она была запечатлена рядом с полисменом, охраняющим вход для парламентариев.

Проблем с оборудованием служебного кабинета она не имела, поскольку не имела и самого кабинета. Кабинетов не было ни у кого из рядовых парламентариев. Для личных вещей двадцати пяти женщин — членов тогдашней палаты общин, насчитывавшей 630 мест, предназначалась комната женщин-парламентариев. Тэтчер решительно вселилась в нее со своим имуществом. Лейбористка Барбара Касл, парламентский ветеран, была ошеломлена, обнаружив чуть ли не на следующий день после появления Тэтчер длинный ряд вешалок с ее одеждой, а под вешалками — восемь пар обуви. Теперь Тэтчер могла быстро переодеться в перерыве между заседаниями. Работала она на краешке стола, который принадлежал секретарю, закрепленному за ней и еще за одним членом палаты общин, в комнатенке, где впритык сидели еще три секретаря. Теснота, сутолока, адский шум — полная противоположность роскоши личных кабинетов американских конгрессменов. Персональных телефонов у парламентариев не было, и они пользовались телефонами, установленными в будках. Когда кому-то звонили, его громко звали, и парламентарий бежал к телефону. Фактически вся работа делалась на людях. Рабочая обстановка — сущий кошмар, но она была одинаковой для всех, кроме руководства. К тому же для Тэтчер она обернулась и неожиданным преимуществом: очень скоро все воочию увидели, какой невероятной энергией обладает этот новый член парламента от округа Финчли.

Палата общин, находящаяся в недрах великолепных зданий парламента, возведенных в XVI веке[5], невелика по размеру, что очень удивляет приезжих посетителей, ожидающих, что «прародительница парламентов» будет выглядеть шикарней и просторней. На самом же деле палата представляет собой прямоугольник длиной в шестьдесят восемь футов, разделенный центральным проходом. У начала прохода находятся кресло спикера и курьерские ящики[6], стоя возле которых выступают лидеры правительства и оппозиции. По обе стороны прохода располагаются друг против друга скамьи парламентариев, обтянутые зеленой кожей. На двух передних скамьях, отстоящих одна от другой всего на три ярда, сидят лицом друг к другу лидеры правящей партии и члены правительства и «теневой кабинет» из ведущих деятелей оппозиции. Члены парламента, не занимающие министерских постов ни в правительстве, ни в «теневом кабинете», сидят сзади и именуются «заднескамеечниками».

Временами атмосфера в палате накаляется сверх всякой меры. Ведь палата общин — это отнюдь не респектабельный форум для спокойных, уравновешенных дебатов, а арена жарких схваток, где оружием служат ораторское искусство, остроумие, оскорбительный сарказм, отточенное умение набирать политические очки и способность одним ударом сразить противника. Спикер то и дело взывает: «К порядку! К порядку!» — тщетно пытаясь унять истошные крики, шиканье и град взаимных оскорблений, летящих туда и обратно через проход, и придать этой какофонии сколько-нибудь упорядоченную форму дебатов. Среди невообразимого гама слышатся благовоспитанные голоса, напоминающие зрителям, что они не на футбольном матче. По традиции члены палаты общин обращаются друг к другу с преувеличенной вежливостью: «мой почтенный собрат» или «мой достопочтенный собрат», если тот, к кому адресуются, является — или был раньше — министром в правительстве. За приветственными обращениями сплошь и рядом следуют словесные оскорбления. Так, например, левый лейборист Кен Ливингстон был на пять дней исключен из палаты общин за то, что назвал «своего достопочтенного собрата» генерального прокурора «соучастником убийства».