Нетопырь - Ольга Митюгина

Но царапины бледнели, исчезали и затягивались прямо на глазах, правда, кожа на его руках приобрела мертвенно-белый цвет, словно ее поразила проказа, и выглядела тонкой и бледной…

Мы побежали в покои Карла — все оставалось на своих местах, исчезла только собака, черный дог. Пропала неведомо куда…

А дальше Констан словно потерял голову: он с грохотом стащил портрет брата со стены в фамильной галерее, объясняя это тем, что вампиры вселяются в свои изображения, а в ответ на увещевания отца одуматься выложил батюшке такое, что у меня сил не хватает написать. Барон-де вырастил пособников дьявола, и один уже продал душу, а вторая собирается… Карл всегда имел склонность к заморачиванию голов, к власти и разъезжаниям по разным странам…но более всего — именно к заморачиванию голов. Констану просто жаль бедного старика, не разглядевшего в сыне пособника сатаны!

Отец…не выдержал таких речей. Он и так был болен, а, узнав такое о своем сыне, уже не мог оставаться спокойным. С ним случился удар, и мой отец скоропостижно скончался… И всему виной опрометчивость Констана. Как он смел?!. Он убил отца, он! Он хотел убить моего брата. Негодяй, негодяй! Карл был сто раз прав… Констан ни секунды не думал ни обо мне, ни об отце. Ему нужен был лишь титул, и теперь подлец получил то, чего давно вожделел!..

Все это слишком ужасно, чтобы передать словами. Перечитываю. Перечень событий. Разве передать все мои чувства, всю мою боль?.. Наша семья разбита. Я волнуюсь за Карла. Я не могу видеть мужа, глупость которого виной смерти отца…

Карл, милый мой брат, ты один остался у меня, возвращайся хоть ты! Не бросай меня, ты мне нужен, как никогда…

Моя жизнь стала напоминать тюрьму. Никуда не выйти без этого надсмотрщика!

Я спасена!

Ночь была безмятежной и тихой, когда в неподвижном воздухе далеко разносится каждый звук, словно тишина волнами расплескивает его, потревоженная, подобно потревоженной камнем воде. И звезды, огромные, похожие на драгоценности, искрятся в иссиня-черном небе…глядя на них и в который раз поражаясь их сходству с алмазами, я подумала: за камни люди не жалеют жизни, свои и чужие…а чтобы получить сокровище неба, звезду, чего можно не пожалеть? Сердце? Душу?.. Что достойно оплатить возможность прикасаться к их лучам и пить их музыку?.. Свои душа и сердце, и чужие?.. Лететь в прошитой звездным светом темноте куда пронзительней и слаще, чем оборачивать вокруг себя индийские шелка в серебряных нитях… Карл рассказывал мне, что их королева, королева вампиров — кажется, ее имя Милена — умеет ткать себе платья из чего пожелает: росы, ночных туманов, лунного света, воды…и украшает их искрами звезд… Разве это не прекрасно?.. Я думала, такую роскошь могут позволить себе духи, да еще, пожалуй, эльфы, но никак не вампиры! Как бы я хотела уметь творить подобное волшебство! Но…Карл заметил, что Милена редко с кем делится своим искусством, а сама владеет им потому, что по сути своей — демон, а демоны — одни из высочайших духов… Как все это запутанно…и интересно…

Неужели чудо навсегда ушло из моей жизни, и будет только это: окно, свеча, книги на полках — и муж? И эти стены?..

Ночь…

Сущность ночи — свобода. День скучен и душен…

Дайте мне глоток ночного ветра!

Карл…

Рычание ночной рыси в глухо рокочущем лесу: тишина плеснула его прямо мне в лицо потоком ветра…глоток…из-под темных сводов, хранящих запретную непосвященным жизнь…

Дайте мне глоток чуда!

Карл…

Звезда слезой свечи скользнула по небосклону — в чьи ладони упала она? Ночной феи?.. Русалки с фиалковыми глазами, как вечерний гиблый омут?.. Маленькой лесной вилы?.. Что загадаешь ты, лесная чаровница? Я знаю, что загадала бы я…

Дайте мне глоток свободы!

Карл…

Как расколоть ткань этой реальности, этой предсказуемой яви, где все изо дня в день и из века в век так серо и пыльно, где секунды и часы безлики, как тусклые зеркала — кто придумал так издеваться над ждущим жизни сердцем, запирая его в шкатулку этих обыденных вех?.. Детство, замужество, дети… Старость и смерть… И чем они заполнены, эти вехи?!. Сердце, почему этот мир наполняет тебя таким отчаянием? Почему лишь в детстве и юности мы можем мечтать, почему зрелость, как инквизитор, разрушает все, ради чего мы жили, и говорит, что все — сон и мечта?!. А реальность — вот это: серые стены, пол и потолок — и все?!. Все? Все?!.

Нет, о боже, нет.

Нет выхода…

КАРЛ!!!

…Мне двадцать семь лет, о боже… Впервые серьезно столкнулись уже остывшая голова с ее проклятущим реальным взглядом на жизнь — с пылающим всеми страстями молодости сердцем. Как сжигает его пылающий уголь синий, стиснувший огонь лед!.. И как это больно, о боже…

О боже…

Я не дам угаснуть своему сердцу!

Карл…помоги мне.

Дай мне ветер.

Дай мне чудо.

Дай мне свободу.

Муж зовет. Ему не нравится, что я так пишу, сидя на подоконнике, вся в лучах луны.

И зачем я распустила волосы, если еще не отхожу ко сну?.. Кого я хочу привлечь блеском их прядей?..

И он еще спрашивает?..

Я встала и легла в постель.

Отвернувшись от него.

Ночь была тиха…

Констан не спал, я тоже…

Внезапно навалилась тяжелая, как одеяло, теплая сонливость, веки потяжелели, и я чуть было не заснула, как вдруг это странное „одеяло“ сдернули с меня!

Я вскочила на постели.

Констан спал.

А рядом стоял Карл!

Он раскрыл объятья, и я упала ему на грудь.

Я спасена…

Брат осторожно отвел с моего лица рассыпавшиеся волосы — и меня всю пронзил внутренний трепет от мягкости его рук, от сознания его близости…

И губы наши на секунду соприкоснулись в легчайшем, как вздох, поцелуе — и мы оба, испугавшись сами своего порыва, отстранились одновременно.

И спрятали глаза…

Волосы Карла светлым воздушным потоком струились по плечам в черном бархате, и в них вспыхивали звездные искры. А я, верно, была похожа на призрак в светящейся в лунных лучах ночной сорочке, сквозь шелк которой прекрасно проступали очертания моего тела… И капризным сном о несбыточном мерцали вокруг моего лица мои светлые волосы, смехом ночных духов рассыпаясь по плечам…

Я знала, что я красива — и я хотела быть красива: для моего брата…

— Ты прекрасна… — вздохнул он. И, взяв мое лицо в свои ладони, нежно поцеловал мои глаза. — Фрэнсис сказал, в чем моя ошибка, Лизонька. До конца ее теперь уже не исправить, но то, что еще можно изменить — мы изменим. Иди ко мне.

— Наш отец…

Его лицо омрачилось.