Место встречи - Левантия - Варвара Шутова

Среди гостей Арина заметила Васько и удивилась. Она понимала, что раз он теперь при Даше — то как бы входит в их компанию. Но все равно ощущала его человеком «не своего круга». Хорошим, приятным коллегой, милым человеком, но не своим.

Добрый Ангел называл Васько за глаза «своей личной машинисткой» и утверждал, что единственная задача Николая Олеговича — набивать на допотопном «ремингтоне» с ятями все те сведения, которые Ангел притаскивает ему в клювике. Арина окорачивала юного нахала, напоминала, что Николай старше по званию и по должности, но в душе была с ним согласна.

Васько звезд с неба не хватал. И был очень тихим — то ли заикания своего стеснялся, то ли просто не любил праздную болтовню.

А тут вон, сидел, примостившись на подлокотник Дашиного кресла, торжественный, даже в галстухе.

Остальные выглядели какими-то немного смущенными.

Моня вышел к гостям — и Арина присвистнула. Такого иконостаса она, признаться, никогда не видела. Одних Красных Знамен — три штуки. А уж по медалям «за взятие» и «за оборону» можно было изучать географию.

— Хочу попросить прощения у всех женщин, на грудь которых имел неосторожность пялиться. Кажется, я понимаю, что вы испытывали, — вздохнул Моня, немного покраснев, но явно не без удовольствия, — в общем, если вы мне позволите снять пиджак со всей этой мишурой, буду благодарен.

Общий смех был воспринят как разрешение, и пиджак перекочевал на вешалку.

Моня по традиции представил каждого из присутствующих. Отдельно задержался на новеньких, в том числе на Васько.

— Дорогие новички, так как праздник мой, первый тост мне говорить как-то неудобно. Так что прошу желающих.

Все трое спрятали глаза. Но тут Васько невнятно вскрикнул — Арина видела, как Даша толкнула его в спину.

— Коля? А давай, скажи, — кивнул ему Цыбин с улыбкой. Васько встал и поднял стакан.

— З-з-з-з-з-за.. — начал он, мотнул напряженно головой, попытался еще раз начать, потом вздохнул, отхлебнул из стакана и продолжил уже бодро: — За то, чтоб косоглазые больше к нам не лезли.

Шорин зло посмотрел на Васько и с грохотом поставил стакан на подоконник.

— Извините, за такое пить не буду.

Раздался шум опускаемых стаканов. Почти все присутствующие отодвинули от себя коньяк — и теперь смотрели на Николая.

— А что? Что я такое сказал? — Васько удивленно оглядывал присутствующих.

— Это Левантия, детка. Привыкай, — улыбнулся Цыбин, — здесь так не принято. Вот эти все «узкоглазый», «черный», «носатый» — это ты в своей столице оставь. Мы так не говорим. Ты вообще знаешь, кто такие левантийцы?

— Ну, жители Левантии…

— Если в словаре посмотришь — получится что-то типа католиков, живших в Средневековье на Ближнем Востоке. Ну и их потомков. Знаешь, при чем тут мы?

— При чем?

Цыбин начал рассказывать, элегически глядя куда-то в пространство.

Все началось с трусоватого фаворита Анны Иоанновны, наотрез отказавшегося исполнять приказ императрицы и ехать строить новый город у моря, в местах окраинных, диких, полных лихим народом.

В назидание трусу Анна Иоанновна послала туда подарок фаворита — Сильвестра Пиццекато, шута, лично захваченного им у турков. Который, кстати, и был потомком левантийцев, хотя сам не очень понимал, что это значит. Но очень это слово любил.

А тот возьми — и справься. Город, конечно, получился дурацкий — был бы Сильвестр генералом — оказался бы генеральский, — но милый.

Было в нем все: итальянские уютные дворики и турецкие кривые переулки, белые церкви и синие минареты, северные березы и южные платаны.

И люди в этом городе поселились такие же пестрые. Самые странные смеси кровей текли в их венах. А уж в венах их потомков… Порт, где девушки красивы и темпераментны, а ночи темны, привлекал одиноких моряков со всего мира, добавляя новые оттенки кожи, разрезы глаз и акценты в левантийскую толпу.

И гордились левантийцы своими пестрыми предками, каждый помнил имена и происхождение пращуров если не до Адама, то хотя бы до основания Левантии.

И когда в Левантию пришли Советы и стали выдавать какие-то бумажки с графой

«национальность», начался самый цирк. «Мама гречанка, наполовину шведка, отец — румын, по маме — калмык» — далеко не самая странная генеалогия из тех, с которыми пришлось столкнуться товарищам комиссарам.

А потому главный советский начальник сперва ушел в запой на неделю, а потом велел вписывать во все документы национальность «левантиец». Так и повелось. Даже фашисты не смогли вычленить среди левантийцев евреев, цыган и прочий «генетический мусор» — а потому вешали всех без разбору.

— Так что вот так, Коля, — подытожил Цыбин. — Если спросить — тут каждый, как ты выразился, «косоглазый». Или очень обязан какому-нибудь «косоглазому». Вот я, например, хожу на двух ногах только благодаря доктору Цою, вполне, как ты выразился, косоглазому.

— А моими боевыми товарищами были китаянка Ли Тао Лун, казашка Алия Абжанова и Юрка Охлопков, наполовину бурят.

— У нас в госпитале все держалось на Баймуханове и Байгирееве. Фельдшеры, казахи, не однофамильцы, — улыбнулась Арина.

— А я на четверть калмык, — поднял стакан Илья, кудрявый мужчина в очках слева от Арины.

— А я…

— А у меня…

Со всех концов стола посыпались какие-то истории, байки и рассказы о родственниках.

— Вот за это и выпьем, — радостно предложил Моня и залпом влил в себя коньяк.

Зря Моня пугал — ничего особо торжественного и печального в тот вечер не было. Все почти как обычно — разве что чуть меньше джаза и оперных арий.

Завели патефон. Гриша, один из завсегдатаев Мониных посиделок, уже не слишком трезвый, поставил первую попавшуюся пластинку и уронил на нее иглу. Раздалось хриплое:

Soldaten wohnen Auf den Kanonen

Vom Cap bis Couch Behar.

Wenn es mal regnete

Und es begegnete

Ihnen ‘ne neue Rasse’ne braune oder blasse

Da machen sie vielleicht daraus ihr Beefsteak Tartar.

Все, кто находились в комнате, замерли — и посмотрели в сторону патефона. Гриша, сидя в той же позе и не меняя выражения лица, снял пластинку с патефона, кинул об пол и раздавил каблуком.

— Я понимаю твои чувства, но это был марш из «Трехгрошовой оперы». Про Индию. В очень неплохом исполнении, — вздохнул Цыбин, подметая осколки.

Гриша только пожал плечами.

— Вот мы тут празднуем окончание войны, — сказал кто-то срывающимся высоким голосом, — а ведь, получается, война