Интернат для брошенных мужчин - Марина Полетика

Брошенные жены набрали побольше воздуха и заголосили слаженным дуэтом, особенно старалась супруга Петра Борисовича, награждая всех собравшихся самыми отборными и нелестными прозвищами. Мужики растерялись.

– А ти-хо!!! – крикнула Людмила Петровна, треснув кулаком по столу.

Все в изумлении замолчали. В наступившей тишине стало слышно, как где-то в стороне зудит комар.

– Это! Мой! Дом! Тут никто! Никогда! Не орал! И орать не будет! Вон отсюда! Немедленно! А то ведь я не посмотрю…

В подтверждение своих слов Людмила Петровна, выскочив из-за стола, засучила рукава кофты и двинулась на женщин, которые так и не присели к столу, а продолжали стоять посреди комнаты. В глазах Верки мелькнул испуг: хозяйка дома была на голову выше ее и гораздо крупнее, к тому же она была вне себя, и если бы ей действительно пришло в голову вышвырнуть их вон, то начала бы она не с коренастой тетки из Сосновки, а с нее, с Верки. Неизвестно, что успела подумать тетка, но она сделала шаг назад. И тут между ними вклинился Родин.

– Уважаемые дамы! Если мне будет позволено, то я предложил бы сесть за стол переговоров. Тем более нам есть что обсудить, согласитесь… Прошу вас… – продолжая бормотать светским тоном, он мягко, но настойчиво взял Людмилу Петровну под руку, развернул на сто восемьдесят градусов и отвел к столу.

Володя тем временем, оставив на произвол судьбы прятавшегося за ним Петра Борисовича, обошел скандалисток с тыла и подсунул им табуретки, на которые они вынужденно сели. Таким образом, мизансцена стала неподходящей для полноценной корриды, поэтому Людмила Петровна хотя и упрямо продолжала свое выступление, но уже на два тона ниже:

– Вы сюда зачем пришли? Скандалить? Так я сейчас полицию вызову. А приедет участковый, еще и расскажу, как вы мне окна били. И другое имущество портили! – Она грозно посмотрела на женщин и по их виду поняла, что тактическое преимущество перешло к ней, потому что те не ожидали неинтеллигентной выходки от пусть и бывшей, но все же училки. Во всяком случае, Верка ее совершенно по-другому описывала. – За ворота будет как минимум штраф, а за выбитое окно – я уж и не знаю, что будет, потому что это уже рецидивизм. Так, Володя?

– Железно. Статья двести тринадцатая. Хулиганство. Да еще группой лиц по предварительному сговору, – подтвердил тот. – Лишение свободы на срок до семи лет.

– Это что – за окно? – изумилась Алевтина. – Семь лет?! Ни фига себе.

– Окно не я! Меня там не было, я еще на работе находилась. Я только хотела человеку помочь, – поспешила сдать новую знакомую Верка. И покосилась на мужа. – А мне что? Пусть живет, где хочет… сволочь! Деньги носит. Пить вроде не пьет. Хотя, конечно, обидно.

– Мы же с вами договорились, уважаемая Вера Михайловна, – укоризненно развел руками Юрий, глядя на Веру. – Мы свои обязательства выполняем. А с вашей стороны нужно терпение и понимание. Не надо форсировать события. И все будет хорошо, как вы хотели. Да, Александр?

Санька промолчал. Верка неожиданно всхлипнула:

– Я думала, может, согласится он уже домой… От людей совестно! А тут эта приехала, накрутила меня. Я и разнервничалась. Ты меня прости, Саня. И ты, Людмила, тоже.

– Да за что прости?! – снова ринулась в бой пришедшая в себя супруга Петра Борисовича. – Я за своим пришла! Мне чужого не надо, как некоторым! – Она с ненавистью покосилась на Людмилу Петровну. – Но и мое не трогай!

– Вас как зовут, уважаемая? – спросил Юрий.

– Алевтина Гавриловна, – угрюмо ответила гостья, давая понять, что уж ее-то этими фортелями не проведешь.

– Алевтина Гавриловна, а давайте у самого Петра Борисовича поинтересуемся, – вкрадчиво продолжил Юрий. – Он все-таки живой человек. И имеет право высказаться.

Все посмотрели на Петра Борисовича. Он, однако, не имел ни малейшего желания излагать свою позицию и лишь покачал головой, как упрямый малыш, которого мама отрывает от строительства и тащит из песочницы домой обедать. Тогда с места поднялся Санька, который за время, проведенное в мужском коллективе вдали от любящей супруги, кажется, стал повыше ростом и вообще смотрел веселее.

– Мы с Петром так решили: домой пока не возвращаемся! – заявил он и поспешно добавил, видя, как подскочила Алевтина: – А если будете орать или драться, то мы на развод подадим! Оба.

– Ты забыл сказать, что бить стекла тоже не разрешается, – тихо подсказал Володя.

В наступившей паузе Денис, до сих пор следивший за баталией молча, не выдержал и хихикнул. Петр Борисович посмотрел на него укоризненно – молод еще, вот поживи с мое, тогда узнаешь.

– Да, и окна тоже, – согласился Санька. – Короче, до весны мы тут живем. А дальше – смотря по поведению вашему. Мы, может, с Петром опять выбирать будем. Вас, баб, вон сколько! А нас мало! Вот ты, Верка, мне всю жизнь заела. Как женился, дурак, сразу после армии, так и заела. Я при тебе не мужик, а навроде этого… пуделя! Служи, не гавкай, тапки принеси! Уважения, одним словом, никакого!

Родин взглянул на Дениса, тот странно хрюкнул, закашлялся и пошел от греха подальше за печку греть чайник. Впрочем, и оттуда все было отлично видно и слышно, а уж пропускать местную версию «Дома-2» он не собирался.

– А Петра жена не понимает. Он человек тонкий, потому что художник. Талантливый. Ему поддержка нужна. Да, Петр? – обратился Санька к Петру Борисовичу.

Тот ограничился кивком – то ли был от природы несловоохотлив, то ли жизнь научила лишний раз не высказываться.

– Развратник он. Бабник. Бесстыжая морда. Позорит меня на всю деревню, – тихо и вроде бы даже жалобно произнесла Алевтина. – От баб его спасу нет. Всюду бабы. Без ничего. Голые. И в доме, и в сарае, и в бане. В огороде тоже. Через забор же видно все. Люди пальцем показывают, смеются. Из других мест приезжают поглазеть. Рехнулся, говорят, Алевтинин Петька на бабах-то. А сейчас и вовсе сбежал. А я, получается, с его бабами оставайся…

Денис за печкой не выдержал и захохотал. Людмила Петровна посмотрела на невзрачного, сидевшего на краешке табуретки Петра Борисовича с удивлением: она и предположить не могла, что за внешностью заурядного, побитого жизнью дедка скрывается отпетый Казанова. Надо же, в его-то возрасте – и в сарае, и в бане. В огороде уж совсем зря. Да еще при живой жене…

Петр Борисович, как человек действительно тонкого восприятия, сообразил, что симпатии хозяйки медленно, но верно переходят на сторону его супруги и его судьба висит на волоске.

– Я художник! – вдруг высоким срывающимся голосом закричал он. – Я, может, всю жизнь к этому стремился.

– Придурок ты, – вздохнула покинутая супруга. – Старый пень. А туда же. Куда конь, блин, с копытом, туда и рак с клешней. Смотри, пожалеешь. Ладно, оставайся. А я всех твоих баб изуродую. Топором. На куски распилю. Бензином оболью и подожгу.