Вне закона - Эрнст Саломон

Тут сзади из темноты слышатся шаги. Группа рассеявшихся баварцев останавливается в слабом луче света. Они ищут свой батальон. Он один единственный лежит далеко впереди. Один говорит, что им объяснили, что им нужно добраться до будки путевого обходчика, там должны были находиться части батальона. Но где это, в этой проклятой темноте никто не мог найти. Я знал местность со времен майского наступления на Ригу. Я попытался описать, где находилось место, которое они ищут. Баварцы нерешительно стоят. Далеко ли туда идти? И не мог бы я провести их туда. Я задумываюсь. Это не должно быть очень далеко. Баварцы наверняка заблудятся в этой варварской темноте, и, в конце концов, латыши проскользнут у них мимо пальцев. Лес между дорогой и железнодорожной насыпью совсем не просматривается. Но, вероятно, достаточно будет добраться до насыпи и потом идти просто вдоль по рельсам. До железной дороги я уже смог бы довести баварцев. Накидку я наверняка смогу забрать на обратном пути или завтра рано утром. Один предлагает мне шнапс. Обжигающий напиток бурлит мне вниз по шее. Я тут же снова свеж. Итак, я иду с ними.

Лес был полон тайн. Мы были страшно одиноки, и нам показалось почти спасительным освобождением, когда мы внезапно услышали выстрелы, впереди на дороге или у железнодорожной насыпи, там, где должен был лежать баварский батальон. В шуме этих выстрелов было что-то взволнованное, странно вибрирующее. Мы все вместе моментально и без приказа резко повернули налево и побежали, как будто нас притягивал магнит, на этот шум. Дважды я ударялся головой о деревья, я спотыкался о корни и ветки, я слышал от других время от времени только шум, с которым они, подобно мне, пробивались сквозь чащу. Вскоре беспрерывный грохот раздавался в пяти, шести различных местах. Отдельные пули свистели уже приглушенно мимо и разрывались в стволах деревьев. Впереди батальон должен был вести тяжелый бой. Мы отчетливо могли различать выстрелы немцев и врагов. Батальон боролся, по-видимому, против огромного перевеса противника. Мы как подстегиваемые побежали вперед. При этом мы, должно быть, отклонились вправо, так как внезапно низкий склон железнодорожной насыпи появился рядом со мной. Три или четыре солдата и я вскарабкались вверх и потом побежали дальше между рельсами, пока другие бежали вдоль откоса насыпи. Впереди слева возрастал беспорядочный шум, звучали отдельные протяжные крики. Я уже видел сверкание выстрелов. Там была дорога, которая вела над насыпью, там была будка путевого обходчика. Мы бежали к ней. Пули свистели у нас вокруг ушей. Когда мы с грохотом ворвались в маленький дворик, нас резко окликнули. Маленькая группа баварцев лежала там и стреляла, укрывшись за штабелем шпал. Там еще был и ручной пулемет. У стены домика лежали трое раненых, один позвал меня, путано и, запинаясь, рассказал о внезапном нападении и тяжелых потерях. Один раненый выбежал из-за угла и кричал, запыхавшись, что нам нужно продвигаться дальше вдоль насыпи, там примерно в трехстах метрах отсюда есть еще один дом, нам нужно его занять и сковать латышей с фланга, чтобы немного снизить натиск врага на батальон на дороге.

Я побежал сразу, моя группа баварцев после быстрого обсуждения побежала за мной. Скоро насыпь делала мягкий поворот налево; я знал, что она несколько дальше впереди, там, где ночной бой звучал громче всего, пересечет дорогу. Я довольно долго стоял в нерешительности, пока в лесу трещали звучные выстрелы. Тут один впереди справа увидел свет. Это должен был быть домом; мы подкрадывались к нему, через поляну, через ряд жалких деревьев, по открытому полю. Венок вспыхивающих синих точек указывал, где примерно нужно было искать врага. Опушка леса, похоже, была частично занята нашими. Мы подкрадывались к темной массе, из которой потерянно смотрело в ночь освещенное красноватым светом окошко. У обочины дороги мы стремительно рассыпались в короткую стрелковую цепь и потом побежали, натолкнулись на стену двора, нашли ворота; я каблуками ударил по дереву. После секундной, с затаенным дыханием, паузы мы услышали, как удаляются спешные шаги, слабый голос что-то кричал. Мы шумели: — Откройте! но ничего больше не двигалось, кроме голоса, стонавшего: — Помогите! Тогда один из нас бросился к воротам, сбил лопатой нескладный замок, так что дерево затрещало. С винтовками наперевес мы ворвались во двор.

На навозной куче лежал, освещаемый слабым лучом света из окна, солдат в расстегнутом, пропитанном кровью мундире. Он что-то невнятно бормотал со стоном и слабо двигал рукой. Весь дом, кажется, был наполнен глухими, дрожащими шумами. Я вдруг почувствовал себя смертельно усталым и с ледяной ясностью знал, что в этом месте должно было произойти что-то ужасное. Очень сильно почувствовал я парализующий и одурманивающий пар, который в начале дня представлялся мне дыханием этого ландшафта и этой войны. Но теперь он был смешан со сладковато-тухлым запахом крови. Я опирался на мою винтовку, и чувствовал себя так, как будто я больше не мог очнуться к движению.

Я услышал рычание одного баварца, который внезапно со свистящим голосом пробежал мимо меня, к входной двери. — Свиньи, — пыхтел он, — свиньи, эти свиньи, и со всей силой навалился на дверь, которая сразу поддалась. Его крик — дикий, протяжный вопль из почти насильно сжатого горла — прозвучал из дома, грохот и удары, как будто он шатался там, ударяясь об стены. И потом еще один крик, который из глухой глубины волнующе поднялся до самого высокого дисканта и привел темную кучку перед дверью дома в дикое движение. У меня как будто лопнула артерия в виске, как будто моя кровь внезапно кипела. Мы ворвались в дверь, мерзкий запах ударил в нос и закутывал легкие как во влажную тряпку. Как будто кто-то через широко открытый рот достал рукой до желудка и подтянул его вверх к горлу. В прихожей лежал труп, я споткнулся о пару сапог и опустился коленями на его тело. Тут вытянутая рука попала в месиво влажных, липких, скользких кишок. В ужасе я отпрянул назад. Но толчок крови, которая теперь увлажняла мою руку, пронесся по мне как волна и убрал в сторону все барьеры. Я помчался к внезапному лучу света. Там они лежали — да, там я увидел то, что я знал, там они лежали, на вонючей, окровавленной соломе, с разрубленными черепами, из которых пристально смотрели остекленевшие глаза, с разорванной, черновато-красной одеждой, вспоротыми животами, вывихнутыми, перекрученными членами, — здесь лежала только одна голова, из единственной, круглой раны которой вытекал черный ручеек, создавший слизкую, влажную массу, там в толстых кляксах приклеился к стенам серый, пронизанный тонкими красными маленькими артериями мозг. Из вспоротой глотки капала кровь, и она издавала храпящий звук в тишину, в смертельную тишину, в которой мы стояли застывшими. Мы стояли и смотрели, смотрели жесткими, прикованными глазами на трупы, на каждом из которых была страшная рана — там, из вороха разодранной одежды и белья, в центре каждого тела, между поясницей и бедром.