Вне закона - Эрнст Саломон

Мы прикрепили русскую кокарду к нашим шапкам, не забыв при этом хитро поместить немецкую поверх нее. Мы весело брали бумажные деньги, которые Бермондт незамедлительно напечатал — как прикрытие: вооружение, которое мы захватили бы; мы с досадой пили русскую водку и учились материться по-русски. Итак, мы, так как мы больше не должны были быть немцами, стали русскими.

Мы не принимали всерьез лозунг о «борьбе с большевизмом». У нас было уже достаточно возможностей узнать, кому же на самом деле послужила эта борьба. Мы выиграли первую битву для Англии. Во второй мы хотели отыграться, обманув британцев.

Мы спорили о наших возможностях. Мы сидели около огня, который разожгли гамбуржцы на опушке леса, и много голосов звучало одновременно. И еще веселее, чем искры пламени, сыпались в разные стороны дикие игры нашей фантазии, теперь, когда мы уже чуяли бом. Лейтенант Кай уже выучил русскую песню и пел: «Эх, яблочко, куда ты котишься?»

И верно, куда же ты катишься, яблочко?

— В Ригу! — кричал гамбуржец.

— В Москву! — горланил лейтенант Вут и смеялся.

— В Берлин! — резкий голос Кая утонул в ликующем рычании гамбуржцев.

— В Варшаву? — спросил Шлагетер, и, несмотря на то, что он говорил тихо, каждый понял его, и внезапно стало тихо.

Тут лейтенант Вут высоко подбросил монету и закричал: — Орел или решка — миссия или авантюра? — и монета упала орлом кверху.

В первые дни октября поступило сообщение, что латыши вооружились для наступления. Это не могло нас удивить, так как мы тоже вооружались. Чтобы опередить врага, наступление было назначено на 8 октября.

Штурм

Снова из земли поднимался тот странно горький и пряный запах, который навсегда остался в моей памяти с мая, когда я первый раз шагал по этой дороге.

Однако тогда с этим запахом смешивался едкий дым от горящих балок, и мерзкий смрад тлеющих на раскаленном майском солнце трупов большевиков, лежавших всюду, и очень сильно лишал свежести аромат вспаханной земли. Но на этот раз туманы висели над влажной от росы землей, и солнцем, которое хмурыми и красными лучами освещало опушку леса, не могло заставить поле выделять испарения. Я еще не знал точно, как мне тогда этот запах, кажется, объединил в себе все, что из надежды и опасности двигало меня в Курляндии. Меня возбуждала опасная чуждость этой страны, с которой я состоял в весьма своеобразной связи. Как раз это чувство, стоять посреди этого прелестного ландшафта, собственно, всегда на качающемся болотистом грунте, который беспрерывно выпускал свои пузыри, придавал, все же, войне здесь тот волнующий, постоянно переменчивый характер, который, вероятно, уже тевтонским крестоносцам придавал то блуждающее беспокойство, которое всегда снова и снова заставляло их отправляться из своих крепких замков в рискованные походы. Я пришел сюда ради войны, и эта война означала для меня более сильный момент укоренения, чем им мог бы быть, вероятно, для поселенцев с трудом приобретаемый крестьянский земельный надел. Широкое пространство, к которому мы теперь, отделившись от опушки леса, маршировали по узкой грунтовой дороге, выдыхало другую атмосферу, чем та, которую мы знали по полям сражений великой войны. Ландшафт мягкой и коварной прелести осторожно простирался там и все же заставлял предчувствовать, что за некоторыми кустами скрывалась в засаде змеиная враждебность. Далеко позади на горизонте, однако, лежала, как четкая граница, темная линия вражеских позиций, которые сегодня нужно было захватить. И оттуда сюда доносился гром в отдельных глухих интервалах, так что взгляд невольно исследовал небо, в поисках откуда, все-таки, приходила гроза.

Лейтенант Кай, возле лошади которого я маршировал, обыскивал горизонт через полевой бинокль, потом он указал на белую с сероватым оттенком ленту, которая, выходя из леса, тянулась к вражеской позиции. Там можно было увидеть несколько темных пятен и отдельные, слабо передвигающиеся точки. Кай думал, что это, пожалуй, мог быть первый батальон, который должен был атаковать на дороге. Но я видел огромное знамя над толпой, и так как я знал, что русские, гордые своей царской военной эмблемой и все равно как, чтобы удушить свою неуверенность с помощью треплющейся на ветру материи и ярких цветов, всегда таскали с собой свой флаг и давали ему развеваться при всех случаях, которые уже давно нам, немцам, не накладывали отпечаток героического своеобразия, то я решил, что наступление наверняка застопорилось, потому что русские составляли резерв, и перед ними мы должны были столкнуться с врагом. Лейтенант послал меня назад, так как мы шли немного впереди роты, и я должен был поторопить людей. Саперная рота как раз поворачивала на дорогу. Во главе ее громадный фельдфебель на тонкой жерди нес треугольный вымпел с крестьянским башмаком, эмблемой роты. За ним один сапер растягивал гармонь, играя прусский армейский марш, как и во время всех других длительных и изматывающих маршей, которые мы уже совершили в этой стране. И за ними, справа и слева по дороге, в длинной колонне, один за другим, двигалась рота, каждый нес винтовку, как ему нравилось, с патронами в руке и короткими трубками под носом. И между рядами громыхали крестьянские телеги, груженные пулеметами и боеприпасами. Конечно, у этой походной колонны не было никакого лучезарно военного внешнего вида, тем более что оборванные мундиры всех родов войск и бородатые лица под шапками набекрень достаточно отчетливо показывали, что в этом походе важны были не военные профессионалы, а борцы. Пулеметный взвод тоже не уделял формальностям большого внимания, но пулеметы были только что смазаны маслом и тщательно упакованные лежали на телеге. Я пошел к моему расчету и там узнал, что я на время боя откомандирован в саперскую роту. Старший лейтенант саперов уже приближался к нам, хлопал своей растрепанной плеткой по плохо намотанным гетрам и заметил, не вынимая тяжелую трубку из зубов, что сегодня пулеметчикам представится случай показать, что они умеют что-то больше, чем только бесчинствовать и грабить. Я рассердился и промолчал, но унтер-офицер Шмитц, шагая рядом с повозкой и с небрежным равнодушием поправляя ящик с патронами, сказал, что насколько он помнит, как раз саперы тогда, при Бальдоне, опоздали к началу наступления, так как застряли по дороге в винном погребе. Старший лейтенант что-то пробурчал и потом пошел с полузакрытыми глазами за стеклами очков вперед, к своей роте.

Постепенно стало очень холодно. Мы нерешительно стояли на дороге, притопывали ногами, чтобы согреться, и немногословно прислушивались к грохоту на фронте.