Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

— Ось трохи нимецькой гори... тьфу!.. шнапсу е. Зараз нам Грицько налье. Давай же бо пыты, щоб бильш нэ гориты! — и засмеялся-загрохотал, довольный складным тостом.

Мы постучали друг о дружку двумя трехсотграммовыми жестяными банками из-под консервов, почти доверху наполненными противной тепловатой жидкостью, которую я, не задумываясь, и проглотил, словно воду, потому что внутри у меня все пересохло и изнывало от жажды.

— Оце добре, козаче! — воскликнул Кот, подавая мне сверху большой ломоть хлеба, толсто намазанный тоже трофейным смальцем и круто посыпанный солью. Но есть совсем почему-то не хотелось, и пища застревала в горле. — Ты, главное, сейчас ни о чем не думай, не гадай, — дружески советовал мой ментор, приглушая голос. — У солдата ведь как? Жив остался — не горюй. Войны еще на всех хватит по завязку, и не такое, може буты, увидеть доведется.

После такого утешения он повел меня за машину и с гордостью показал глубокую отметину на левом наклонном листе башни: мы здесь, как видишь, тоже не отсиживались. Заметив в руке у меня почти нетронутый хлеб, Кот участливо сказал:

— Выпей, сынку, еще, щоб сердце отмякло. Это со мной было. Знаю.

Не помню, допил ли я поднесенную мне вторую «чару», но хорошо помню, как сразу смертельно захотелось спать, как свинцово отяжелели веки и как опустился я на разваленный крестец пшеничных снопов возле правой гусеницы...

— Правильно, сынку... Заспи хорошенько этот поганый день... — мягко гудит надо мной странно далекий голос Кота.

Последнее, что я успел почувствовать, — это падающую на меня сверху чью-то шинель, и тут же проваливаюсь в глубокую, блаженную тишину... 14 августа

Проснулся я только к концу (!) дня, когда солнце уже невысоко стояло на западе. Проспав восемнадцать с лишним часов, причем весь день на жарком солнце, поднимаюсь совершенно разбитый, голова тяжелая, как чугун, и ясный день кажется мне [141] тусклым. Самоходки Сулимова рядом нет, только тянется к Феськам оставленный ею гусеничный след. Плетусь уныло через поле в тыл. На мое счастье, навстречу попадается ремонтник из РТО, и я спрашиваю у него про свой экипаж. Солдат показал рукой на огромный скирд сена:

— Там найдете. Обедать собираются.

До скирда немного больше километра. Меняю направление и тащусь по жнивью — вчерашнему полю боя — мимо немецких окопов. А вот и стог, и не один, оказывается: в «затылок» ему пристроился метрах в пятнадцати второй. В промежутке между стогами, в душистой тени, сидят вокруг дымящихся котелков трое моих товарищей и, по всей видимости, приготовляются «уговорить» бутылку. Сидящий ко мне лицом Петров первый замечает мое появление и обрадованно восклицает, приглашая к «столу»:

— Вот и наш техник! Здравствуйте и присаживайтесь с нами перекусить чем есть. Лапкин, налей-ка всем по маленькой, как на войне.

Заряжающий протягивает мне первому колпачок от нашего 152-миллиметрового дистанционного снаряда. Вина мне совсем не хотелось, но и отказаться было неудобно. Храбро принимаю из рук Лапкина пятидесятиграммовую блестящую медную «стопку», наполненную коричневатой жидкостью, подношу ее ко рту и, собираясь с духом, глубоко втягиваю в себя воздух. Знакомый вчерашний запах шнапса ударил в нос, в голове закружилось, а в животе все словно взбунтовалось. Едва успев сунуть в руку Бакаеву колпачок, опрометью бросаюсь за стог, чтобы не испортить ребятам аппетита. Меня корчило и трясло, и ощущение было такое, будто меня выворачивало наизнанку. Через несколько минут, отдышавшись и утерши выступившие на глазах слезы, налегке возвращаюсь назад и слабым голосом прошу водицы, но мне дали горячего супу. И хлебать его, обжигаясь, было наслаждение неописуемое! Товарищи только изредка сочувственно посматривали в мою сторону, должно быть обо всем догадавшись, и ничего больше мне не предлагали, продолжая работать ложками и ведя неторопливую солдатскую беседу. Время от времени их негромкий разговор прерывался грохотом взрыва. Немец не очень-то далеко отошел от села, и тяжелые мины еще прилетали откуда-то с той стороны балки. Место для обеда было выбрано экипажем не случайно: с фронта нас [142] надежно прикрывал передний стожище, который и бронебойным не прошибешь, стог чуть поменьше защищал тыл, а оба фланга открыты для наблюдения.

Из разговора ребят стало ясно, откуда такое обилие шнапса. Немцы, отступая, оставили, надо думать, не без умысла невывезенным большой винный склад. Так вот что за бочонок катил вчера днем по полю (да в гору!) под сильным пулеметным обстрелом пехотинец, обливаясь потом и падая от напряжения на колени, спеша упрятать в окоп сосуд с «бесценной» влагой... Понятна теперь и причина вчерашнего «представления» у тридцатьчетверки и щедрого Котова угощения, при воспоминании о котором к горлу подступает тошнота.

Покончив с обедом, экипаж около получаса благодушествует, развалясь на охапках сена и лениво перебрасываясь словами. Товарищи мои находятся теперь при РТО, в резерве, откуда нашего брата постепенно разбирают по машинам, ставя взамен выбывших из строя... И надо с толком пользоваться вынужденной передышкой, потому что неизвестно, как долго она продлится.

Неожиданно из-за стога выскользнул ефрейтор Шпилев, разведчик. Поздоровавшись со всеми, он отрубил:

— Товарищ лейтенант! Вам приказано явиться в штаб.

Вытирая верхом пилотки потный лоб, он тоже присел в тени. Зачем вызывают — он не знает. Затем он вытащил из-за голенища знакомую уже мне листовку:

— Читали, славяне? Всю округу фриц зас... — и ногу поставить негде.

— Ознакомились... Дураков ищет... и даже Ленина себе в союзники определил, паскуда, — со злостью ответил Петров.

Лапкин только плечами передернул с омерзением, но, взглянув на заряжающего, все-таки не удержался:

— Бакаеву дадим слово. Он у нас самый идейный... насчет пожрать.

— Да что тебе Бакаев дался? Чуть что — сразу Бакаев, Бакаев. А еще земляк называешься, — возмутился заряжающий. — И скажу, однако: ШВЗ ихнее по-нашему обозначает «штык в зад» фашисту за все его паскудства, да поглубже, чтоб голова не качалась.

— Вот так, Лапкин! — одобрительно засмеялся Шпилев. — Вопросов к докладчику больше нет? — Разведчик легко поднялся на ноги и стал отряхиваться от сена. [143]

Грустно прощаться с экипажем: мы все уже успели привыкнуть друг к другу.

Часть пути мы проделываем вместе со Шпилевым, и по дороге он коротко и неохотно рассказывает о том, как сорвалась вчерашняя разведка. Разведчики втроем, во главе со своим сержантом, пробирались среди бела дня к селу Феськи по знакомой нам кукурузе, словно по лесу. Старшой двигался в нескольких шагах впереди, а двое других — чуть поотстав, слева и справа. Ступать старались бесшумно, до боли напрягая зрение и замирая на месте при малейшем подозрительном шорохе. Идущий первым, несмотря на все предосторожности, лицом к лицу столкнулся с группой немецких солдат, должно быть тоже разведкой. Чтобы предупредить товарищей, он громко крикнул: «Умирать — так с музыкой!» — и, строча из автомата, бросился на врагов. Три фашиста разом рухнули на землю, но кто-то из них, оставшийся в живых, успел длинной очередью убить сержанта. Однако и сам немец был тут же прикончен подоспевшими на помощь Шпилевым с товарищем. Они потащили было своего командира, но немцы открыли по ним сильный огонь из окопов, скрытых в кукурузе. Убедившись, что сержант мертв (пуля попала ему в сердце), и забрав его автомат, разведчики сумели, прикрывая друг друга, каким-то чудом уйти и возвратились в полк ни с чем.

За разговором незаметно уплыли назад Феськи, и Шпилев остановился, чтобы показать мне направление. Заметив, что у меня нет никакого оружия, ефрейтор вынул из правого кармана брюк немецкий револьверчик, подобие нашего нагана, только меньшего размера и калибра, с шестигранным стволом. В барабане оказалось четыре патрона. «Все не с голыми руками», — сказал разведчик, и мы расстались.

Солнце садится справа — следовательно, я шагаю на юг, вдоль линии фронта. И все подтверждает близость переднего края. Два связиста, сгибаясь под тяжестью своих катушек, тянут куда-то телефонный провод, а третий поднимает его на шесты. Пробежал по извилистой дороге, оставив позади себя целую пыльзавесу, броневичок БА-60. Он кажется миниатюрным по сравнению с нашей махиной. Потом на большом зеленом лугу встретились бредущие гуськом три летчика в теплых синих комбинезонах и кожаных шлемах, в меховых унтах. Наверное, экипаж подбитого бомбардировщика. Они пересекали луг строго по диагонали, должно быть держась курса, взятого [144] на свой полевой аэродром. Лица их, покрытые бисеринками пота, вблизи показались мне усталыми и злыми. Пройдя несколько километров, увидел по левую руку, на небольшом возвышении, как работает дивизион 152-миллиметровых пушек-гаубиц. Отдохнул минут пять, наблюдая: как-никак родственницы нашим самоходным установкам. Командир, выделяясь на фоне неба верхней частью туловища, по-артиллерийски громогласно, хватающим за живое голосом выкрикивает: «По немецко-фашистским захватчикам!.. За нашу Советскую Родину!.. За Сталина!.. Залпом!.. Огонь!» Картинно, почти как в кино. Позавидуешь... Но зависть — нехорошее чувство. Устыдившись, мысленно желаю «богам войны» накрыть цель так, чтобы фрицам небо с овчинку показалось, и обхожу позицию дивизиона сзади: иначе оглохнешь.