Поездка в Обонежье и Корелу - Владимир Николаевич Майнов

прямо и откровенно объяснить те цели, которые привели вас в их место, достаточно вам показать знание их дела и ничтожную человечность, как разговор принимает совершенно иной характер, скрытность пропадает и «человек» начинает говорить с другим «человеком», тогда как сначала лишь лисица маневрировала хвостом, чтобы уберечься от лихого человека. Постоянно случалось, что после часового взаимно-ознакомления нам тащили рукописи, иконы: «да посмотри святыню-то нашу», «ну-кось, почитай! умеешь ли по старинному-то». «Уж я тебя спать-то положу у себя в келийке», распоряжается всегда хозяин, видя, что я перед ним избегаю курить, и следовательно не опасаясь, что опоганю его заветную келийку, завешенную обыкновенно сплошь иконами и духовными картинками лексинского производства. Слово за слово разговор становится вполне откровенным, все стараются разъяснить вам то, что вас интересует, спорят, удивляются, когда вы возражаете им «от писания» — глядишь, изба мало-помалу наполняется народом, который уже без опаски вступает в разговор, и вы заговариваетесь чуть ли не до петухов. Бабы, те все-таки не могут никак понять, что вы приехали в их места и не обладаете никакою властию, и потому между делом замолвливают словечко о своих нуждах, всплакнут изредка, но мужики тотчас успокоют их, а то так и уведут, чтобы не мешали «истовому» разговору. Да впрочем, на юге и в центре России и не одне бабы никак в толк не могут взять вашего полного бесправия, и зачастую является к вам мужик с просьбой похлопотать о его деле, порадеть перед мировым о его бороде, которую этот последний в пылу юридического экстаза вырвал, но к делу не припечатал. Никогда не забуду, как поставлена была в тупик одна юная-преюная акушерка. Только что поселилась она на селе, как стали к ней похаживать за «лечивом» мужики, да к тому же от таких лихих болестей, что и на поди! Ничего, однако; даст акушерка лечиво и все ею остаются довольны. Раз является к ней крестьянин и прямо без разговоров бух в ноги! «Чего тебе?» — «Ослобони сынка от некрутчины!» — «Да я не могу». — «Ну где не можешь? тоже ведь знаем!» И как ни разуверяла его акушерка, что «некрутчина» до неё вовсе не касается — не мог уразуметь проситель, что «кушерка», присланная начальством или, что тоже, земством, не имеет никакой власти.

XLIII

Обстоятельства принудили меня прожить в Повенце дольше, нежели я предполагал, а потому и пришлось мне знакомиться, как с жизнью повенчан, так и с некоторыми подробностями горного дела, которые удалось мне узнать благодаря расспросам. Каким образом весь Повенец давным-давно не вымер от скуки безысходной — это для меня решительно не понятно. Питье пива, игра в стуколку и в преферанс по четвертушке — вот и все, чем разнообразится страшная зевота повенецкая; все зевает от тоски в этом городе, так что решительно диву дашься, как это почтенные граждане себе шалнир не вызевают. Единственное наслаждение состоит в том, чтобы набрать опять таки побольше пива и отправиться на лодке на Войнаволок, который отстоит от города версты на две; здесь пьют чай, пиво, едят и опять-таки в конце концов скучают и зевают. Говорить о Петрозаводске, точно также как и о Повенце, значит говорить о том, что сделал и что думал сделать Великий Петр и что из Петровых деяний потомством заброшено, оставлено, изгажено; чуть не на все благие начинания Петра потомство решительно наплевало и, как выразился один старик-раскольник, «омерзиша его доброе».

Местное предание говорит, что еще при царе Алексее Михайловиче наезжал в Шуйский погост (Петрозаводского уезда, при Соломенской губе Онеги), к которому был приписан нынешний Петрозаводск (а в те времена «мельница, что пониз реки Лососинки»), царский посланец «отыскания ради мест рудных». В 1702 году Петр был уже на реке Лососинке по совершении замечательного похода своего из Нюхотской пристани через Повенец в Онегу, и решил, что здесь должны быть основаны заводы; быстро закипела работа, царь частенько посылал приказания торопиться — он не любил русской мешкотности и неповоротливости. В 1703 году Петр приехал уже снова на Петровские заводы, чтобы посмотреть их производство; Данилыч превзошел все ожидания Петра и он мог в тот же приезд сам работать на заводе и отправить при себе с завода пушки, которые затем с такою пользою послужили ему. После Петра и особенно в последнее время заводы действовали отлично, но в то время, когда все совершенствовалось, Петровские заводы так и остались в том районе деятельности, которой держались они при Великом Петре. Богатство топлива, удобство местоположения заводов — ничто не могло вывести их из той присущей русскому духу косности в дедовских преданиях, которую так ненавидел основатель Петрозаводска и России. Петр узнал, что есть железная руда, — и через год заводы были уже в полном ходу; Петр открыл медь, — и медный завод в «Повенецком рядке» быстро устроился и начал её обработку. С тех пор рудное дело ушло далеко вперед, Бессемерово открытие давно оценено всеми и никто не подумал о том, что в Петрозаводске, да и вообще в северных уездах Олонецкой губернии, удобнее всего открыть сталелитейное производство; порешили опять добрые люди, что в Повенецких местонахождениях меди слишком мало и потому не стоит труда и добывать ее, а между тем известно всякому пятилетнему ребенку на севере, что в том же Повенецком уезде в громадном количестве выделывались медные складни и иконы, которые расходились чуть ли не по всей России. Корела с давних времен славилась производством оружия; а теперь начинают уже раздаваться голоса, что и железные-то руды весьма малосодержательны и потому не могут представлять особенной доходности. Открыли в одном из уездов превосходный магнитный железняк, в котором чистого железа было до 70%; заявил нашедший о своей находке и стал подыскивать покупателя на свою заявку, так как сам не мог заняться разработкой по неимению средств. Нашелся наконец подходящий человек, который думал обогатиться, если только одно судебное дело примет для него счастливый оборот; дело наделало страшного шума, но было к отчаянию покупщика проиграно в Петербурге и в Москве и предприниматель, дававший заочно за заявленный рудник 280 тысяч рублей, в один прекрасный день очутился в невозможности сделать такую покупку; так дело и расстроилось. Рудник не разрабатывается и до сегодня: «да и не стоит — это блажь одна! на жиле лежит такой огромный слой диорита, что обработка обойдется слишком дорого, — овчинка не стоит выделки»! — утешаются местные специалисты. Так порешили многомудрые блюстители казенного интереса отчасти и