Несладкая жизнь - Маша Царева

– До, что случилось? – естественно, она сразу заметила букет, в ее глазах было счастливое недоверие.

Давид не понимал, что с ним творится, – в ту минуту он едва не прослезился от умиления и осознания торжественности момента. Он, Давид Даев, может сделать кого-то счастливым. Хоть раз в жизни может сделать что-то хорошее. Диана очень симпатичная, когда не накрашена и просто одета. Он наймет для нее лучшего стилиста. У них может получиться настоящая семья – крепкая, большая, с пухлыми фотоальбомами, любовно упакованными новогодними подарками, своими личными праздниками, никому, кроме них, непонятными шутками… И эта девочка всегда будет рядом, и она всегда будет смотреть на него вот такими расширенными от счастливого недоверия глазами, и в отражении этих глаз он будет видеть себя обновленного – верного, честного, благородного, дарующего любовь… Он правда, правда сможет стать другим.

– Диана, выходи за меня, – он протянул бархатный футляр.

Она недоверчиво уставилась на кольцо. В свете уличного фонаря всеми своими гранями играл-переливался огромный брильянт.

– Ты… Ты серьезно?

– Я разве похож на шутника? – Букет роз был таким тяжелым и так неприятно колол руки, что Давид эффектным жестом бросил цветочный водопад к ее обутым в домашние тапочки ногам.

– Папа говорит, ты ветреный, – нахмурилась она. – Он говорит, ты меня нарочно избегаешь, а продюсерский центр – предлог.

– Твой папа ничего не понимает, – покачал головой Давид и, окончательно топя себя в придуманном им же болоте, зачем-то добавил: – Я тебя люблю!

Конечно, она согласилась. Отставив руку в сторону, полюбовалась сверкающим кольцом. А потом они целовались, стоя под фонарем, а сверху, качая головой, задумчиво наблюдал за ними банкир Мамедов.

Весь Настин мир – всего ничего, два тощих, как подиумные девицы, матерчатых чемодана – был аккуратно расставлен по полочкам ее нового жилья. С квартирой Антон помог – две недели ему потребовалось, чтобы арендовать для Насти этот странный кусочек пространства – гулкую, похожую на колодец однушку в переулках близ Патриарших. Выцветшие обои в разноцветный «огурчик», которые когда-то считались дефицитными, потом – безнадежно мещанскими, а потом, стараниями Etro, снова вошли в моду. Потемневший от времени скрипучий паркет. Ржавая ванна. Пыль, впитавшаяся в каждую морщинку старой батареи. Какие-то странные вазы на подоконнике. Истоптанный туркменский ковер.

И была во всем этом степенном разложении какая-то особенная прелесть. Нечто неуловимое, но очень-очень важное, чего уж точно нельзя купить в какой-нибудь «ИКЕЕ».

И еще – когда перед Настей впервые распахнулась ветхая дверь, когда она, привыкая глазами к темноте, вступила в пахнущий сандаловыми ароматическими палочками тесный стакан прихожей… вдруг в крохотную точку сжалось сердце, а горло словно рукой сдавили. Она вспомнила. Нет, не конкретный образ, но вот эта атмосфера, эта богемная расслабленность, которая чувствовалась во всем – и в кривовато висевшей репродукции Климта, и в запылившейся герани в старом горшке, и в потрепанных корешках собраний сочинений в застекленном шкафу, – вдруг показалась ей щемящее знакомой, родной, единственно пригодной для нее, Насти Прялкиной. И в первую секунду она удивленно отпрянула, напугав Антона, который с довольным видом перетаптывался за ее спиной (еще бы! Такую квартиру девушке снял! В самом центре! До работы десять минут пешком! В старинном особнячке, который ушлые скоробогачи не успели оттяпать у коренных жителей центра!). А потом поняла: эта вибрирующая ностальгия родом из детства. Когда-то она, Настя, уже жила примерно в такой квартире. Высокие потолки, забитый книгами шкаф, фарфоровые статуэтки балерин (тогда такие у всех были) вперемешку с какими-то эзотерическими сувенирами.

Если бы мама тогда не сошла с ума, если бы не решила переехать «на природу», возможно, у Насти теперь была бы совсем другая жизнь. И даже если бы с ней случилось то, что случилось, ее путь наверх был бы значительно короче.

– Почему у тебя такое странное лицо? – напрягся Антон. – Тебе здесь совсем не нравится? Если хочешь, можем еще одну квартиру посмотреть, но она на Алексеевской…

– Да ты что! – горячо запротестовала она. – Это лучшая квартира в мире. Просто… Да ладно, это долго объяснять.

– Ну что ж… Ты тут обустраивайся… А я пойду, не буду тебе мешать.

И когда, прощаясь, Настя протянула ему руку, ей показалось, что он как-то странно подался вперед, словно собирался ее поцеловать. Но не поцеловал все-таки.

Захлопнув дверь, она отогнала эти мысли прочь.

Ее первый рабочий день.

Новая жизнь. Ресторан, на порог которого не пускают таких, как она. Деньги – целое состояние. Оксана ежемесячно тратила такую сумму на SPA. А Насте эти деньги казались каким-то шальным пиратским кладом – будто бы они достались ей ни за что, не за какие-то заслуги, просто с неба упали, и их в любой момент могут забрать обратно.

Антон выдал ей полторы тысячи евро в качестве аванса.

– Купи себе что-нибудь из одежды, – посоветовал он. – У нас там принято, чтобы весь персонал одевался хорошо.

– А я разве плохо одета? – в тот день на ней было шерстяное платье всех оттенков розового. Естественно, досталось от Оксаны.

– У нее вульгарный вкус, – ухмыльнулся Антон, вогнав Настю в краску. – И потом, на каблуках долго не проработаешь. У нас всего четыре повара, а народу в горячие часы набивается столько… Купи черные брючки и черную футболку. Не прогадаешь.

И вот в половину девятого утра, во всем новом и черном, Настя Прялкина появилась на пороге «Бомонд-cafе». Нервничала так, что ей казалось, сердце бьется где-то в горле, и надо покрепче сжимать зубы, чтобы ненароком не выплюнуть его на золотистую итальянскую плитку.

Антон вкратце ее проинструктировал.

– Ты будешь главной по десертам. Но это не значит, что можно не учиться готовить наши фирменные блюда. Тебе все покажут. Может возникнуть ситуация, когда тебя поставят на замену. Суши, роллы, лингвини, фетуччинни, каннеллони.

– Понятно, – нервно сглотнула она, стараясь не выдать паники. Узнать бы еще у кого-нибудь, кто такие эти лингвини-фетуччинни. Звучит, как клички мафиози из малобюджетного дрянного кино.

– У тебя будет своя кухня.

– Как это?

– У нас две кухни. Основная и десертная. Десертная поменьше, естественно, всего двадцать метров.

– Ничего себе… У себя в Угличе я ютилась чуть ли не на пяти квадратных метрах… И это было главное кафе города.

– Забудь, что было в Угличе, – усмехнулся Антон. – На одиночество не рассчитывай. Во-первых, у десертного повара больше всего заказов. А во-вторых, в малой кухне находится стол Василисы.