999. Последний хранитель - Карло Мартильи

— Более того, они нашли бы множество адептов во всей Европе, готовых поверить во что угодно, хоть в то, что Господь страдал подагрой. Это привело бы к проклятию Римской церкви.

— Особенно в Германии. Подумай, сколько тамошней знати хотело бы оспорить нашу власть. Если Священная Римская империя больше не существует, то и принципы выборности отменены их призывом во всем подчиняться императору. А император из страха быть низложенным объединится с ними против нас. Но хватит пока. Читай дальше. Потом обсудим, как все это остановить.

— У меня уже есть кое-какие мысли, Джованни. Будь уверен, только однажды в истории Давиду удалось сокрушить Голиафа.

~~~

На дороге во Фьезоле

Вторник, 9 января 1487 г.

Уже вечерело, когда двое всадников увидели вдалеке прелестные холмы Фьезоле и остановились. Из лошадиных ноздрей вырывались струйки пара и высоко поднимались в сухом, колючем от холода воздухе. Путники смотрели на Флоренцию. Серое пятно собора четко выделялось на фоне коричневых домов, а чуть поодаль виднелась городская башня.

Флорентийская республика. Свобода. Въехав на ее территорию, всадники больше не прятались. В Ареццо они разделились с кучером, который поехал в другую сторону. Его молчание компенсировали пять золотых дукатов, более чем достаточно для того, чтобы открыть гостиницу. Ферруччо обменял экипаж на двух крепких коней местной породы, а Джованни ждал его за Флорентийскими воротами. В памяти здешних жителей, скорее всего, была еще жива история с побегом двух влюбленных: графа делла Мирандолы и Маргериты, жены начальника сборщиков податей. Показываться в городе было неосторожно. Джованни успокаивало то обстоятельство, что узнать его теперь было трудно, хотя со дня побега прошло всего несколько месяцев. Он остриг волосы и отпустил короткую щетинистую бородку.

Они выехали из города и двинулись вдоль берега Арно, ночуя где придется. В эти дни, скача бок о бок со своим спутником и постоянно с ним беседуя, Джованни смог оценить его дарования. За внешностью бравого вояки кавалера де Мола скрывалась чувствительная натура и глубокие познания в религии и философии. Такие качества, как сила и честность, редко уживаются вместе в одном человеке, который к тому же доказал, что способен выпутываться из любых ситуаций в этом мрачном и опасном мире. Но теперь, перед лицом величия тосканского города и его растущей славы, Джованни почувствовал себя одиноким. Он тронул коня шпорами, тот послушно двинулся вперед, и Пико схватился за цилиндр, в котором лежала свернутая рукопись «Тайных тезисов». Это движение не укрылось от Ферруччо.

— Что с вами? Мы ведь уже во Флоренции.

— Потому мне и неспокойно, Ферруччо. Я ушел от Папы, но удастся ли мне уйти от Лоренцо?

— Что вы имеете в виду?

— Лоренцо Медичи — мой друг, и вы тому свидетель. Но устоит ли он перед искушением выяснить до конца причины моего бегства? Смогу ли я утаить от него содержание этой книги? Ведь я перед ним в большом долгу.

— А зачем ее прятать? Разве вы не можете осуществить во Флоренции то, что не смогли сделать в Риме?

— Открыто выступить против Папы? Лоренцо никогда на такое не пойдет, даже если ему очень захочется. Это будет слишком дорого стоить, и в политическом, и в экономическом смысле. Открытое неповиновение может побудить Папу вызвать во Флоренцию Карла Валуа. Француз молод и нестоек, он долго не продержится, но у него сильное войско. А это другое дело, уже по вашей части, Ферруччо.

Де Мола натянул поводья.

— Объяснитесь, пожалуйста.

— Не обижайтесь, Ферруччо. У вас, может быть, больше обязательств перед вашим покровителем, чем у меня.

— Вы хотите сказать, что я не смогу обойтись без того, чтобы не выдать ему вашу рукопись, тезисы, за которые мы вместе боролись в эти дни? Вы это имели в виду?

— Да, и хочу сказать, что прекрасно вас понимаю.

Де Мола выхватил меч и приставил его к горлу Джованни. Пико почувствовал, как кончик лезвия впился в кожу над сонной артерией.

Клинок дрожал в руке Ферруччо, но голос его был крепок:

— Как же мало вы меня уважаете. Знаете, мне ведь хватит малейшего движения, чтобы заставить вас истечь кровью! Чуть-чуть нажать, легко и точно. Я делал это много раз и никогда ни у кого не просил прощения, даже у Бога. Да, я бы мог вас убить, закопать где-нибудь, рукопись взять в качестве трофея и явиться с ним к Лоренцо, оплакивая вашу смерть от рук папских сикариев или какого-нибудь разбойника с большой дороги. Я подарил бы ему рукопись, рассказал, что в ней написано, и получил бы в десять, в сто раз больше, чем за то, что охраняю вас. Что же мне мешает это сделать?

Граф делла Мирандола молчал.

— Я не достиг таких высот знания, как вы, но для всех душ, которые отправил в ад, знаю только один путь. Это дорога чести! Вы открыли мне свое сердце. Может, для вас это и пустяк, но вы знаете обо мне больше, чем могущественный Великолепный и все потаскухи, с которыми я пил ночи напролет, вместе взятые.

Ферруччо легким движением вдвинул тяжелый бастард обратно в ножны и пришпорил коня.

Джованни сразу его догнал.

— Ферруччо, подожди! — Он окликнул его так, словно они с детства были друзьями или служили в одном полку и делили вместе жизнь и смерть на поле сражения. — Я должен попросить прощения. Я не хотел тебя обидеть, просто воздал должное твоим достоинствам. Вот тебе моя рука, а вместе с ней и дружба.

Джованни стянул с руки перчатку и застыл в ожидании. Ферруччо насупил густые темные брови, потом тоже начал потихоньку стаскивать правую перчатку. Лицо его постепенно разглаживалось, а когда он протянул руку, на нем уже сияла широкая улыбка.

— Nunc, amicus?

— Amicus es, amice![38]

~~~

На пути в Швейцарию

Суббота, 16 октября 1938 г.

Красно-белая литорина[39] «фиат» отправилась с Миланского вокзала точно по расписанию: в четырнадцать пятьдесят три. Неукоснительное соблюдение времени отбытия и прибытия было гордостью режима. То, что за малейшее случайное опоздание машинисты и проводники подвергались штрафам и санкциям, вплоть до увольнения, пассажиров не интересовало. Джакомо де Мола, напротив, это хорошо знал и потому спокойно отреагировал на грубоватую поспешность контролера, потребовавшего предъявить билет. Контролеру, явно человеку простому, немногим старше его, проверка проездных документов у счастливчиков из первого класса не доставляла никакой радости. Патронташ, висевший на боку его поношенной железнодорожной формы, был наполнен мелкими монетами для сдачи и обнаруживал те же безжалостные признаки старения.

Литорина, идущая в Лугано, громыхала по рельсам среди сухих кустарников и деревьев, с которых, кружась, облетали разноцветные листья. Замедляя скорость на длинных поворотах, она наверстывала ее на прямых участках.

На станции Кьяссо вагон остановился. Джакомо знал, что это надолго. Контроль на границах делался все строже. Швейцария, как и Франция, более мягко относилась к тем, кого преследовали по политическим соображениям, но тоже начала уступать немецкому давлению. Швейцарские таможенные власти впечатывали букву «J», то есть «Jude», «еврей», в документы каждого, кто подозревался в принадлежности к этой расе, чтобы иметь основания выслать его туда, откуда он прибыл. Для граждан Австрии и Германии этот штамп означал смертный приговор.

Джакомо приготовил паспорт и удостоверение личности без малейших опасений, хотя и не был уверен в надежности документов и своего нового имени. Чтобы привыкнуть к нему, он провел несколько дней в Милане. Теперь де Мола стал промышленником Джакомо Мартини. Его двубортный шерстяной пиджак и черные кожаные туфли с пряжками говорили о богатстве. Шелковые черные носки и классический галстук от Эудженио Маринеллы намекали на чисто английские цветовые предпочтения и нонконформизм.

Маринелла считался официальным поставщиком галстуков королевской семьи ненавистного и коварного Альбиона, как в Италии все чаще называли Англию. Именно галстук, который никогда не надел бы ни один иерарх и законопослушный промышленник, в новом облике Джакомо играл роль той самой чуть-чуть неточной ноты, без которой не бывает живого концерта. В таком штрихе нуждается любое совершенство, иначе возникает риск, что тебя заподозрят в фальсификации.

Контролеры шли очень медленно. Де Мола увидел, как они ссадили какую-то супружескую пару с ребенком. Люди в штатском силой затаскивали мужчину в черную «ланчия аугуста», а женщина кричала. Машина тронулась, подняв тучу пыли. Из открытой дверцы выпала шляпа и покатилась по мостовой. Женщина с малышом на руках бросилась, подняла ее и сунула под пальто. Люди в военной форме не вмешивались. Тайная полиция знала, что делала.