Финно-угры и балты в эпоху средневековья - Валентин Васильевич Седов

А.М. Тальгрен выдвинул гипотезу о переселении корелы на Карельский перешеек около 1100 г. с юго-восточной стороны, из «шведско-чудских» областей, полагая, что корельская культура XII–XIV вв. развилась на основе курганной культуры IX–XI вв. юго-восточного Приладожья (Tallgren A.M., 1916, s. 35). Это мнение развивал в своих работах В.И. Равдоникас (Равдоникас В.И., 1934, с. 6, 7, 25; 1940, с. 17, 18). Он полагал, что корела является относительно поздним племенным образованием, сложившимся в результате смешения еми, будто бы заселявшей в IX–XI вв. Карельский перешеек, с пришлым населением из восточного Приладожья. Он считал, что курганы видлицкого типа на Олонецком перешейке, которые характеризуются трупоположениями в срубах и обрядом употребления шкур животных при захоронениях, явились основой культуры корельских могильников в XII–XIV вв.

Все эти концепции строятся на положении, что племя корела сложилось сравнительно поздно и будто бы его древнейшей археологической культурой является культура кексгольмских могильников. В настоящее время мысль о том, что до начала II тысячелетия н. э. северо-западное Приладожье было пустынным регионом, куда заходили лишь небольшие группы охотников, должна быть решительно отвергнута. Собранные археологические материалы свидетельствуют о заселенности этого региона в течение всей второй половины I тысячелетия н. э. Эти материалы не являются какими-либо чужеродными и должны быть отнесены к тому же этносу, который занимал северо-западное Приладожье во II тысячелетии н. э. То обстоятельство, что древности Карельского перешейка I — начала II тысячелетия н. э. в какой-то степени сходны с синхронными древностями Финляндии и Эстонии, совсем не свидетельствует о массовой миграции населения этих областей в западное Приладожье. Этот факт объясняется еще слабой дифференциацией культуры прибалтийско-финских племен.

Серьезного разрыва между древностями Карельского перешейка второй половины I — начала II тысячелетия н. э. и последующими, достоверно корельскими, нет. Некоторые различия между материальной культурой того и другого периода объясняются разными социально-экономическими уровнями и бурным этническим развитием корелы в первых столетиях II тысячелетия н. э. Именно в это время вырабатывались присущие только ей этнокультурные особенности. Поэтому имеются все основания утверждать, что племя корела сложилось на западном побережье Ладожского озера и ядром его стало местное население.

Как уже отмечалось, язык корелы — один из древнейших прибалтийско-финских языков, поэтому нужно допустить, что формирование племени корела имело место в I тысячелетии н. э. В пользу этого говорит и карельский эпос, созданный в условиях первобытно-общинного строя (Куусинен О.В., 1950, с. 11–16). Очевидно, Г.А. Панкрушев прав в том, что корела сложилась на базе племен, издревле обитавших в южных районах современной Карелии и юго-восточной Прибалтики (Панкрушев Г.А., 1980, с. 148, 149). Этноним корела (karjala, karjalaiset) является весьма древним, восходящим к эпохе оленеводческого хозяйства (Попов А.И., 1973, с. 83–85).

Вопрос о происхождении корелы в последнее время плодотворно исследовался С.И. Кочкуркиной (Кочкуркина С.И., 1981, с. 118–123; 1982, с. 37–74), подтвердившей формирование этого этноса на местной основе.

Очевидно, вопрос о формировании племени корела и вопрос о сложении корельской культуры XII–XIV вв. нужно дифференцировать. Формирование племени могло иметь место в I тысячелетии н. э. Формирование же яркой корельской культуры относится к более позднему времени. При этом значительного передвижения населения не было. Корельская средневековая культура впитала в себя элементы культуры Новгорода, Финляндии и Готланда. Так было и при формировании некоторых других культур средневековья.

Трудно сказать, когда область расселения корелы вошла в состав Новгородской земли. Но несомненно, что в XII и последующих столетиях она уже составляла часть этой земли. Известия русских летописей говорят об этом вполне отчетливо. Сведения о кореле начинают появляться в новгородских летописях регулярно с 40-х годов XII в. В 1143 г. корела выступает как союзник Новгорода в походах на емь. Вся последующая история корелы ориентирована на Новгород (Гадзяцкий С.С., 1941; Шаскольский И.П., 1961, с. 117–136; Куза А.В., 1975, с. 186–189; Седов В.В., 1979, с, 79, 80). С.С. Гадзяцкий считал, что земля корелы и ранее XII в. входила в состав основной территории Новгородского государства (Гадзяцкий С.С., 1941, с. 38, 39). Новгородцы не ломали местного уклада жизни корелы и не вводили здесь своей администрации. Корела, хотя и была зависимой от Новгорода и платила ему дань, сохраняла внутреннюю самостоятельность. Взаимоотношения Новгорода и корелы в XII–XIII вв. можно считать дружественными. Новгородцы опирались на корельскую племенную знать и сохраняли старый племенной уклад. Чтобы нейтрализовать шведское влияние и закрепить корелу под властью Новгорода, князь Ярослав Всеволодович в 1227 г. принудительным путем произвел массовое крещение корелы.

Влияние Новгорода на культуру корелы XII–XIV вв. несомненно и огромно. Вся ремесленная деятельность корелы основана на новгородских традициях. Среди корельских металлических украшений немало изделий новгородских ремесленников. Своеобразный корельский растительный орнамент впитал в себя византийские особенности изображения растений и пальметок через посредство новгородской культуры.

Среди племен, названных готским историком VI в. н. э. Иорданом, есть Vasinabroncas или Vasina (Иордан, 1960, с. 150), что, очевидно, соответствует веси. Древнерусская начальная летопись, составленная в XII в., сообщает довольно точные данные о местообитании этого племени и его соседей. «На Белоозере седять весь, а на Ростовьскомъ озере меря, на Клещине озере меря…» (ПВЛ, I, 1950, с. 13). Летопись указывает также, что неславянские пароды, имеющие каждый «язык свой», являются древнейшими дославянскими обитателями северных регионов Восточной Европы: «А перьвии насельници… в Ростове меря, в Белеозере весь, в Муроме мурома» (ПВЛ, I, 1950, с. 18). Позднейшие исследования доказали, что летописные названия племен являются этнонимами (Попов А.И., 1973, с. 65–72, 98-104).

Весь (известная славянам и как чудь) могла обитать не только вокруг Белого озера, но и значительно западнее (Бубрих Д.В., 1971, с. 100). Представление о широком расселении веси утвердилось в науке раньше, чем были выявлены ее археологические памятники. В 1824 г. А.И. Шегрен указал на генетическую связь этнонимов весь и вепсы. Вепсы — современный народ прибалтийско-финской языковой группы, живущий чересполосно с русскими северо-западнее Белого озера, в верховьях рек Суды, Колпи, Ояти и по западному побережью Онежского озера. Еще в XIX в. вепсы заселяли Свирь, среднее течение Ояти и значительные части Тихвинского и Белозерского уездов. В древности их ареал был еще значительнее. Многие русские и советские исследователи положительно решали проблему преемственности веси-вепсов. В.В. Пименов рассмотрел эту тему с наибольшей полнотой (Пименов В.В., 1965, с. 18–187). М. Фасмер, А.И. Попов, Н.И. Богданов доказали, что славянская гидронимия и топонимия Белозерья, юго-восточного Приладожья и Новгородской земли в целом — прибалтийско-финского происхождения. Д.В. Бубрих, А.К. Матвеев, Г.Я. Семина, В.В.