Путешествия никогда не кончаются - Робин Дэвидсон

К счастью, как раз в первый день ничего подобного со мной не случилось. Когда тропа исчезала в засыпанной пылью чашеобразной впадине, где в середине проглядывали лужицы воды, мне было не очень трудно отыскать ее на противоположной стороне. Верблюды шли хорошо и вели себя как ягнята. Жизнь улыбалась. Местность, где проходил мой путь, поражала разнообразием, и я жадно смотрела по сторонам. Весна, лето и осень оказались в этих местах на редкость добрыми, поэтому земля была покрыта зеленым ковром, расцвеченным белыми, желтыми, красными и голубыми полевыми цветами. Тропа привела меня к высохшему руслу реки, где высокие эвкалипты и нежные акации давали густую прохладную тень. А птицы… Птицы повсюду. Черные попугаи, попугаи с желто-зелеными гребешками, ласточки, трясогузки, пустельги, стаи длиннохвостых попугаев, бронзовокрылых попугаев, зяблики. То и дело мне попадались съедобные бобы акации, ягоды паслена, я лакомилась засохшим на стволах соком эвкалиптов. Искать и собирать дикие съедобные плоды — самое приятное и умиротворяющее занятие из всех, какие я знаю. Вопреки распространенному мнению в благоприятное время года пустыня удивительно изобильна и полна жизни. Она похожа на огромный неухоженный, открытый для всех сад — ничто, по-моему, так не напоминает земной рай, как цветущая пустыня. Тем не менее перспектива оказаться в пустыне во время засухи без запаса продовольствия и существовать только за счет того, что удастся найти, нисколько меня не привлекала. Да и без засухи я предпочитала иметь возможность открыть иногда коробочку сардин, вскипятить два-три раза в день котелок и выпить чашку сладкого чая.

Находить пищу в пустыне меня научили друзья-аборигены в Алис-Спрингсе и этноботаник Питер Латц, увлекавшийся изучением съедобных растений пустыни. Сначала я с трудом запоминала и узнавала растения, которые мне показывали, но в конце концов пелена спала с моих глаз. Особенно трудно мне давались пасленовые. Это огромное семейство включает такие хорошо известные растения, как картофель, помидоры, перец, дурман и паслен дольчатый. Интереснее всего, что многие растения из этого семейства составляют основу питания аборигенов, а другие, почти неотличимые от них, смертельно ядовиты. Хитрые маленькие дьяволята. Питер исследовал различные растения и обнаружил, что одна крохотная ягодка пасленовых содержит больше витамина С, чем апельсин. Пока аборигены имели возможность свободно передвигаться по своей стране, они поедали множество этих ягод; сейчас их пища почти полностью лишена витамина С, с чем, очевидно, связано резкое Ухудшение их здоровья.

В первую ночь я чувствовала себя неуютно. Не потому, что боялась темноты (ночью пустыня удивительно красива и совершенно безобидна, не считая восьмидюймовых розовых многоножек, которые дремлют под вашим спальным мешком и могут вдруг укусить, если вы случайно придавите их на заре, или беззаботно странствующего скорпиона, которого вы обнаружите, случайно шевельнув во сне рукой, или заползшего к вам одинокого дружка — эй, змей, часом не околей, — которому взбредет в голову свернуться калачиком у вас под простыней, а утром, когда вы проснетесь, укусить и отправить на тот свет; за исключением этой милой компании, беспокоиться не о чем), я чувствовала себя неуютно, потому что не знала, увижу я утром своих верблюдов или нет. В сумерках я стреножила их, вынула затычки из колокольчиков и привязала Голиафа к дереву. Поможет ли это, спрашивала я себя? И слышала в ответ:

— Все будет хорошо, друг (заклинание, самое близкое к изречениям дзэн [21].

Разгрузка отнимала у меня гораздо меньше сил, чем навьючивание. С разгрузкой я справлялась всего за час. Потом я собирала дрова, разводила костер и зажигала лампу, бегала к верблюдам, доставала кухонные принадлежности, припасы, кассетный магнитофон, кормила Дигжити, бегала к верблюдам, готовила ужин и снова бегала к верблюдам. Они пережевывали жвачку, задрав головы, вид у них был вполне счастливый. У всех, кроме Голиафа. Он отчаянно орал и призывал свою маму, но она, слава богу, не обращала на него ни малейшего внимания.

В тот первый вечер я приготовила ужин из сублимированных продуктов. По виду эти непомерно превозносимые заменители человеческой пищи напоминали куски картона. Фрукты тем не менее оказались вполне приятными, их можно было есть просто как сухое печенье, но мясо и овощи, постояв на огне, превратились в безвкусное месиво. Во время путешествия я скормила все пакеты с сублимированным мясом и овощами верблюдам, а сама постоянно употребляла один и тот же набор продуктов: неполированный рис, чечевицу, чеснок, готовый кэрри [22], растительное масло; я делала блины из овсянки, кокосовых орехов и яичного порошка, запекала в углях корнеплоды, пила какао и чай с сахаром, медом и порошковым молоком и изредка, как самое изысканное лакомство, открывала баночку сардин или баловала себя итальянской колбасой, сыром, консервированным компотом, апельсином или лимоном. Мой рацион дополняли таблетки витаминов, дикие дары пустыни и время от времени кролики. Я не только не страдала от ограниченности выбора продуктов, но даже поздоровела и превратилась прямо-таки в неуязвимую амазонку: раны и царапины заживали на другой день, в темноте я видела почти так же хорошо, как при солнечном свете, а мои мускулы заряжались энергией, казалось, прямо из воздуха.

Разделавшись со своим первым бездарным ужином, я подбросила дров в огонь, снова сбегала к верблюдам и вставила в магнитофон кассету с курсом языка питджан-тджары. Ниунту палиа нйинанйи. Ува, палйарна, палу нйинту, бормотала я вновь и вновь, глядя на ночное небо, усыпанное миллионами ярко сияющих звезд. Луны в ту ночь не было.

Дигжити, как всегда, посапывала у меня на руках, и я тоже клевала носом. С первого же дня у меня появилась привычка просыпаться один-два раза за ночь и прислушиваться к звуку колокольчиков. Некоторое время я ждала, потом, если ничего не слышала, окликала верблюдов, чтобы они повернули головы и колокольчики зазвенели, а когда эта хитрость не помогала, вылезала из мешка и шла их искать. Обычно они уходили не дальше сотни ярдов от лагеря. Я возвращалась и сразу же снова засыпала, а утром едва помнила, что вставала среди ночи. Когда я просыпалась до зари, у меня было по крайней мере одной заботой меньше. Верблюды топтались вокруг моего спального мешка ровно на таком расстоянии, чтобы оставить меня в живых. Они пробуждались в одно время со мной — примерно за час до восхода солнца — и требовали свой первый завтрак.

Мои верблюды были еще молоды и продолжали расти. Зелейке, самой старшей из них, было, наверное, четыре-пять лет. Дуки приближался к своему четырехлетию, а Бабу едва исполнилось три года, все — сущие младенцы, учитывая, что верблюды доживают до полувека. Поэтому им нужно было есть как можно больше. Во время путешествия я всегда исходила прежде всего из интересов верблюдов, а потом уже из своих. Мне казалось, что для своего юного возраста они несут непомерно много, хотя Саллей, конечно, поднял бы меня на смех. Он рассказывал, как однажды верблюд встал с тонной груза на спине, и считал, что обычно верблюд способен нести около полутонны. Навьюченному верблюду трудно встать и опуститься на землю. Нести поклажу гораздо легче. Но очень важно, чтобы груз был распределен равномерно, иначе седло начнет натирать, раздражать верблюда, на спине появятся ссадины, поэтому вначале я навьючивала верблюдов, соблюдая все мыслимые меры предосторожности и десять раз проверяла, правильно ли распределены вьюки. На второй день погрузка заняла у меня около двух часов.