Некроскоп - Брайан Ламли

Относительно своих настоящих родителей у него была собственная теория — он считал, что, поступив таким образом, они сделали лучшее, что могли. Он воображал, что они были румынами, цыганами, любившими друг друга молодыми людьми, принадлежавшими к враждующим между собой кланам; их любовь не в силах была преодолеть застарелую ненависть и вражду. Но они любили друг друга, потом родился Драгошани, и они оставили его. Мысль о том, чтобы найти их, неизвестных ему родителей, впервые пришла Драгошани в голову три года назад, и он приехал сюда именно с этой целью. Но... это оказалось совершенно безнадежной затеей. Совершенно непосильной задачей. Цыган в Румынии было такое же великое множество, как и в прежние времена. Несмотря на своего рода условность разделения и наименования, прежние Валахия, Трансильвания, Молдавия и другие земли вокруг обрели своеобразную автономию, право на самоопределение. Цыгане имели такое же право находиться здесь, как и сами горы.

Вот какие мысли бродили в голове Драгошани, когда он засыпал, но во сне он видел не родителей, а эпизоды своего детства, вплоть до того времени, когда он покинул Румынию, чтобы завершить образование. Уже тогда он предпочитал одиночество, любил быть наедине с самим собой и иногда забредал в такие места, куда другие ходить опасались. А может быть, им было запрещено туда ходить...

Густые темные леса росли на крутых, извивающихся в форме ярмарочной “восьмерки” склонах холмов. Борис только однажды видел “восьмерку” — три дня назад, в свой седьмой день рождения (его седьмой день “нахождения”, как называл его приемный отец), когда в качестве развлечения ему было позволено пойти в Драгошани и посетить там маленький кинотеатр. Короткий русский фильм был снят на ярмарочных катальных горках, и “восьмерка” была настолько реально ощутимой, что у Бориса закружилась голова, и он едва не упал со своего места.

Было одновременно и страшно, и восхитительно — настолько, что он изобрел свою собственную игру, похожую на спуск с катальной горки. Конечно, все было не так хорошо, да и потрудиться приходилось основательно, но все же это лучше, чем ничего. Тем более что все можно было сделать здесь же, на лесистых склонах холмов, меньше чем в миле от поместья.

Сюда, в этот глухой уголок, никто никогда не забредал — именно поэтому Борис так любил его. Лес здесь не рубили уже лет пятьсот, и лесники не посещали густо заросшие соснами склоны. Только редко проникавшие сквозь чашу солнечные лучи иногда освещали землю, да лесные голуби нарушали вечную тишину воркованием и хлопаньем крыльев, а иногда вдруг раздавался тихий шорох каких-то таинственных, невидимых ползающих существ. Это было царство пляшущих в лучах света пылинок, сосновых шишек и иголок, грибов и странно молчаливых, перелетающих с дерева на дерево белок.

Холмы находились на древней Валашской равнине, простирающейся от предгорий Альп, расположенных в сорока пяти милях отсюда. По своей форме они напоминали распятие — центральный хребет, длиной около двух миль, тянулся с севера на юг, а с востока на запад его пересекал другой, длиной примерно с милю, выполнявший роль перекладины. Вокруг холмов поля были разделены множеством стен, заборов, оград, иногда встречались небольшие аллеи деревьев, однако в непосредственной близости от холмов поля оставались невозделанными и зеленели высокой травой и зарослями чертополоха. Иногда приемный отец Бориса пускал сюда попастись лошадей или скот, но это случалось довольно редко. Лаже дикие звери опасались забредать сюда, иногда они, словно испугавшись чего-то, убегали подальше от этих чересчур уж тихих полей, ломая заборы и перескакивая через изгороди.

Однако маленький Борис Драгошани относился к этим местам совершенно иначе. Здесь он мог поохотиться на крупного зверя, проникнуть в неведомые джунгли Амазонки, отправиться на поиски исчезнувших городов инков.

Все это можно было сделать лишь при условии, что приемный отец Бориса никогда не узнает, чем занимается мальчик, а главное — где он играет. Несмотря на строгий запрет, таинственные леса привлекали Бориса, — в них было что-то такое, что словно магнитом тянуло его сюда.

Именно по такому лесу и пробирался сейчас Борис, карабкаясь от дерева к дереву по одному из крутых склонов в центре распятия. Пыхтя и задыхаясь, он тащил за собой большую картонную коробку, служившую ему тележкой — почти такой же, как на катальных горках, только без колес. Путь наверх был долгим, но дело того стоило. Он прокатится еще разочек, на этот раз с самой вершины холма, и тогда уж пойдет домой. Солнце уже опустилось к горизонту и, судя по всему, Борису и так попадет за опоздание, так что, если он еще раз прокатится, хуже не будет.

Добравшись до вершины, он остановился, чтобы перевести дыхание, на минутку присел, отмахиваясь от комаров, летавших в бледных лучах солнца, проникавших сквозь ветки высоких густых сосен, а затем потащил коробку дальше по гребню — к тому месту, откуда к самому подножию вела своего рода просека. Когда-то в незапамятные времена здесь и в самом деле прорубили просеку, однако потом лесорубы вдруг вспомнили (а может быть, им кто сказал), что это за место. С тех пор просека почти заросла молодыми деревцами, но след от нее все же остался. Именно по этому следу Борис и собирался совершить свой безрассудно опасный спуск.

Поставив коробку на самый край, Борис забрался в нее и вцепился руками в боковые стенки, а затем начал легонько подталкивать ее вперед, пока она не заскользила вниз.

Поначалу коробка двигалась ровно, легко скользя по ковру из сосновых игл и жесткой травы между кустами и тонкими стволами деревьев, точно следуя по линии бывшей просеки. Но потом... Борис был еще ребенок. Он не мог предвидеть опасность, не принял во внимание крутизну склона и силу ускорения.

Коробка быстро набрала скорость, спуск и в самом деле стал таким же головокружительно ужасным, как и спуск на тележке с “восьмерки”. Задев за кочку травы, коробка подпрыгнула, затем снова опустилась на землю, с силой ударившись о ствол молодого дерева, и с ошеломляющей скоростью понеслась вниз по почти отвесному склону, виляя из стороны в сторону и задевая о стволы сосен, густо росших по бокам бывшей просеки. Контролировать спуск бешено несущейся под уклон “тележки” не было никакой возможности — Борис не мог ни затормозить, ни свернуть в сторону. Все, что ему оставалось, — это лететь туда, куда несла его коробка.

Его швыряло, обо что-то ударяло, коробка кренилась то влево, то вправо. Борис был уже весь в синяках, и ужас его с каждой секундой все возрастал. Он с грохотом катался по коробке, как высохшая горошина в стручке.