Отёсовцы - Василий Игнатьевич Валов

круто свернул от спасителя на Елисея Бастрыкова.

— Смустители от сатаны! Вот кто они, эти большевики! — раскричался батюшка на блудных сынов своего прихода.

Сквозь толпище протискался к настоятелю дед Арсень.

— Ежели Бастрыков смуститель, кто же тогда Морозов? — смело спросил он попа. — Из-за него, Морозова-то, кровь наша пролита, огню нас предали…

— Одна у батюшки лавочка с Морозовым, — поддержали старика мужики.

— Тихо вы, горлопаны! — крикнул старшина. — Тут вот Никита Андреевич новость хочет сказать.

Все на время приумолкли. Никита Ушанов стал рядом с попом, лицом к народу обращенно. Начал он говорить о том, как вчера через Мазалово проезжали нарочные от капитана Лужкина.

— Один ефрейтор, другой рядовой, — говорил он, — вот они обсказывали… С рапортом они, стало быть, к генералу едут… Что-де окончательно разбили отесовских разбойников…

— Чать, у карателей сила, а у Отесова что? — замахали кулаками именитые. — Шантрапа, а не войско у, Отесова.

С задних рядов протискались вперед курские и пензенские мужики, сородичи погорельцев и расстрелянных.

— К чему это уж врать-то? — загалдели они вперебой именитым. — Это бабьи телеграммы…

— В Вершининой проучили милицейского. Кабы я вам ответить не довелось…

Поп и именитые пошли впопятную.

— Мы что, мы ради облегчения народу толкуем.

— Это для облегчения народу вы карателей вызвали? — наступал на них дед Арсень.

Поп зашагал к своему дому.

— К мирному житию призываю, христиане, — кричал он вперебой всем, — ибо поднявший меч от меча да погибнет.

Направо и налево расталкивал поп по пути своих прихожан.

— Проучить надо доносчиков! — грозно выкрикивали вслед ему мужики.

Именитые, вслед за попом, тоже трусливо стали утекать с площади.

Глава XXVII

У братьев Бастрыковых от пожара уцелела только баня в огороде. В этой бане и поселились супруги Ивана и Елисея Бастрыковых с детьми.

Из мужиков самым старшим остался теперь на две семьи Минька.

Заботливо осмотрел Минька новое жилье.

— Тесновато будет, — сказал он хозяйственно.

В первый же день переезда Минька со своей командой оборудовал около бани два шалаша: один для матери, другой для племяшей. Сам он, как хозяин, ночевал в предбаннике.

Дня через два после воскресного праздника утречком прибежал к новому жилью Бастрыковых паромщик Махонька.

Поздоровался он с Минькой как с хозяином.

— Ты, что ли, наследник Елисея?

— Нет, я Иваныч, — ответил Минька, — Давай садись.

Махонька присел на чурак, стал закуривать. Закрутил не торопясь цигарку, сунул кисет Миньке:

— Спробуй нашу самосадку.

Минька, искоса поглядывая на шалаш, где мать веяла муку, стал завертывать папиросу. Не успел он залепить ее, как мать расторопно вышла из шалаша.

— Ты что это? — накинулась она на Миньку. — В сам деле куришь-то…

Минька развернул папиросу, высыпал табак обратно в кисет и отдал Махоньке.

— По делам или беседовать? — спросил он гостя.

Из другого шалаша с грудным ребенком вышла Елисеиха, поздоровалась с Махонькой.

— Войско переправил через реку, — хвастливо заговорил Махонька, — тыщи-тыщами!

Супруги Бастрыковых ближе подошли к Махоньке.

— Какое это войско? — спросила Елисеиха. — Красные или белые?

Махонька затянулся табачным дымом, раскашлялся и с хитрецой ответил:

— Где же там ночью цвет-то приметить!

«Если бы каратели, — смекал Минька, — не миновать им села, а партизанам будто неоткуда взяться так близко».

— При погонах или так? — спросил он Махоньку.

— Сорокоушку бы на добром слове, — заюлил Махонька, — может бы, с просветленья и цвет припомнил, и обмундировку.

Минька лётом сбегал ко вдовухе за самогоном. Принес полную сорокоушку и поставил прямо на землю перед Махонькой:

— Ну, сказывай теперь.

— Обожди ты, не враз такие вести говорятся, — медлил Махонька.

Потом молча выцедил подряд три рюмки и сказал откровенно:

— От хозяина поклон вам… от Елисея.

— Жив, стало быть? — прямо вскричала Елисеиха.

— А Андрюху нашего не видел? — спросил Минька.

Махонька молча закусывал.

— Ну-ка, говори, что ль, — приставали к нему все, — где видел-то?

Мешкал Махонька: точно ему жалко было сразу рассказывать все.

— Со всех волостей Елисей собрал большевиков, — сказал он наконец, — все оборуженные… Туда на карателей двинули… в тайгу. И Андрюха ваш с ними, и все новобранцы ваши.

— Так это их ты перевозил? — спросил Минька.

Будто не слыша Миньку, продолжал Махонька:

— Крышка карателям теперь… Отесов оттуда, а Елисей отсюда. Непременно поуничтожат их там, в тайге…

— Наши-то как — пешаком, что ли? — спросила Елисеиха.

— Пошто пешаком? — отвечал Махонька. — Все на ве́ршне. Полная кавалерия… Оборужены как надо, только в своей обмундировке.

Опорожнив сорокоушку, Махонька собрался идти.

— Велено мне сказать это по секрету вам. Смотрите, чтобы шито-крыто было.

Минька пошел провожать Махоньку за огород. Казалось ему — не все еще рассказал Махонька. И верно, как вышли на зады, Махонька озабоченно проговорил:

— Мне вот секретное приказание дал Елисей.

Минька даже вперед забежал и прямо в рот Махоньке уставился.

— Самое секретное… — Махонька помолчал. — Тебе, как племяшу его, только и доверю, — сказал потом. — Как только, говорит, каратели будут подъезжать к реке, паром спусти. Пущай поплавают малость.

— Да, это экстренное приказание, — сказал Минька, — смотри не проворонь дела.

— С этого-то берегу далеко не усмотришь, — сказал Махонька, — доведется с завтрева дежурить на том берегу.

Прощаясь с Махонькой, Минька сунул ему руку.

— Ну, спасибо на добром слове, — сказал он.

— Ты смотри, никому ни гу-гу об этом, — строго сказал Махонька, — дело секретное.

— Известно, секретное дело, — согласился Минька.

Махонька торопливо пошагал к реке, к переезду, а Минька направился прямо к Долотову Александру.

После драки с буржуями Санька окончательно утвердился в Минькиной команде. Застал Минька его как раз дома.

— Ну дела-а, — протянул он, здороваясь с Санькой, — дядя Елисей объявился.

— Где объявился? Когда? — прямо подскочил Долотов.

Минька степенно, не спеша рассказал Саньке все, что узнал сам от Махоньки.

— Вот, — сказал он, — завтра-послезавтра каратели намечают обратно утекать из тайги… А как они будут подъезжать к Ардаш-реке, надо нам паром спихнуть на стрежень.

— Махонька не допустит, — сказал Долотов. — Не шутейное дело паром снять с каната.

— Вот ты непонятливый какой, — повысил голос Минька, — да ведь приказание-то Махоньке… Сам он, Махонька, только что был у меня. За советом приходил.

— А мы при чем тогда? — все не мог понять Долотов. — Раз Махоньке приказано, он и исполняй.

— Махонька сам не усмотрит с этого берега, — строго, как командир, сказал Минька, — нам доведется дежурство учредить на колокольне.

— Понятно, с колокольни виднее, — согласился Санька, — только надо еще кой-кого из ребят… Посменно надо дежурить… Двоим нам не управиться.

— Дело-то, видишь, секретное, — сказал Минька, — тебе я доверил, а всем сказать — разболтают. А шпионы, на манер поповича и Морозова Федьки, донесут куда не надо, по ранжиру.

— Надежным можно доверить, — решил Санька. —