Сообщество как городская практика - Талья Блокланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Публичная осведомленность
Публичная осведомленность характеризует нашу способность благодаря повторяющимся мимолетным столкновениям и прочным вовлеченностям определять социальное положение других, опознавать их и даже ожидать их увидеть. Бездомный, спящий под мостом, мимо которого вы каждый день проходите, может однажды там не оказаться, и вы, возможно, будете гадать, куда он или она делся. Когда закрывается газетный киоск, мы можем даже ощущать легкое раздражение, поскольку привычное взаимодействие с его продавцом заставляло нас ощущать включенность, – благодаря подобным переживаниям мы чувствуем себя как дома. Однако они не только воздействуют на наш индивидуальный личностный комфорт. Повторяющиеся мимолетные столкновения и прочные вовлеченности также формируют некое окружение, в котором могут создаваться и интерпретироваться символы. Например, граффити представляют собой трансляцию символов, которые имеют значение лишь для тех, кто обладает знанием соответствующей субкультуры (необязательно локальной: слоган ACAB – all cops are bastards (все копы – ублюдки) – можно обнаружить на стенах в Берлине, Нью-Йорке или Пизе) или определенным знанием местности, сформированным публичной осведомленностью. Когда я переехала в Берлин, мои сыновья захотели узнать, почему «люди везде пишут на стенах»: необходима осведомленность о берлинском движении против джентрификации, чтобы некоторые граффити стали более понятны или чтобы разглядеть в разбитых окнах совершенно новых зданий характерные для этого движения символы протеста. Живущим в Сан-Паулу известен факт: улицы фавел пустеют, как только по ним проезжает полицейская машина; это спровоцировано пониманием того, что произойдет дальше, но для того, чтобы это понимание стало общим, требуется публичная осведомленность. Она представляет собой знание, но его невозможно получить иным способом, кроме как посредством опыта. Публичная осведомленность основана на нарративах места, которые (исходно) нигде не записаны. Она оказывается собранием уличных кодов, но не только их, поскольку подобные коды подразумевают предписания относительно того, как нужно себя вести, а публичная осведомленность не является таковым предписанием. Публичная осведомленность характеризует такое реляционное окружение, в котором мы понимаем, что происходит, но нам не требуется признавать это правильным, обоснованным, приятным или положительным в каком-то ином смысле, а кроме того, оно не сообщает, как нам действовать. Хотя публичная осведомленность не обязательно приятна в психологическом смысле, она проясняет социальное и в силу этого может формировать наше ощущение безопасности. Участвовавшие в нашем исследовании социальной безопасности жители, ощущавшие, что их узнают лавочники на торговой улице, чувствовали себя в большей безопасности. Не думаю, что в связи с этим они полагали, будто в меньшей степени могут стать жертвой преступников, но, уверена, это означает, что их ощущение публичной осведомленности облегчало им интерпретацию пространства, в котором они оказывались, выявление кодов и в этом смысле, как следствие, давало им ощущение того, что они «в курсе» и чувствуют себя дома. Перформансы, осуществляемые людьми в публичном пространстве, и те способы, с помощью которых у них появляется знание той или иной локации, различаются в зависимости от их биографии, прежних опытов, которые можно воспроизводить, исходя из других контекстов, и таких категориальных факторов, как возраст, гендер и этничность. Однако определенное ощущение узнавания других, вызванное предшествующими мимолетными столкновениями, может пробудить ощущение сообщества, как это произошло в случае живущей в Хиллеслёйсе Айсун, женщины среднего возраста родом из семьи турецких мигрантов:
Хиллеслёйс – это знакомый мне район. Мне важно знать, что за люди тут живут. Я знаю, что тут живет много нормальных людей. Когда я встречаю их на улице, у меня нет ощущения наподобие «кто это такой?» (Blokland 2009b: 28–29).
Джейн Джекобс в своем знаменитом исследовании «Смерть и жизнь больших американских городов» (Jacobs 1961 / Джекобс 2011) приводила аргументы в пользу таких градостроительных форм, которые обеспечивали бы «глаза, устремленные на улицу» наподобие того, что испытывали на себе Нанда или Айсун. Однако это внимание не подразумевает непосредственный социальный контроль: в конечном счете люди также могут наблюдать и не вмешиваться (см. ibid.). Таким образом, частые взаимодействия с одними и теми же индивидами действительно увеличивают публичную осведомленность, а стало быть, и ощущение принадлежности, даже несмотря на то что частые взаимодействия могут приносить нам знания о людях, с которыми мы не отождествляем себя социально, так что, проходя мимо, мы можем их избегать и игнорировать. Переживания принадлежности, дома и сообщества могут возникать даже в высококриминализованных районах наподобие того американского многоквартирного жилого комплекса, который я исследовала (см. Blokland 2008). Невмешательство может быть мудрым решением, принимаемым на основе осведомленности и знания местных реалий. Некоторые формы сообщества способны стимулировать и вмешательство. Другие же могут попросту обеспечивать конкретную информацию, необходимую, когда вам нужно знать, кому доверять, а кому нет. Истории – нарративы, совместно порождаемые в сообществах, – могут функционировать в качестве способа создания коллективной информированности по поводу необходимости быть «внимательным» и «не лезть не в свое дело». Например, Лиза, одна из тех, с кем я работала в упомянутом многоквартирном жилом комплексе, была матерью-одиночкой с двумя маленькими сыновьями – все они жили в одной квартире с ее матерью, а сама Лиза пыталась добиться материальной независимости и найти работу. У нее был конфликт с другой молодой женщиной, которую она давно знала. Некоторые говорили, что это «ерундовое дело» из-за бывшего парня, а другие утверждали, что это был конфликт из-за какой-то сорвавшейся сделки в торговле наркотиками, которой Лиза, как мне сообщали, занималась и продолжает заниматься. Конфликт обострился, и однажды мать Лизы вышла на улицу, чтобы попытаться разнять двух дерущихся женщин. Тогда в дело пошел нож, и мать Лизы умерла от ран. Тем не менее жители этого района, где насилие было общераспространенным, считали, что их квартал более безопасен, чем другие части города, – хотя и не потому, что там настолько хорошо функционировал социальный контроль в смысле предотвращения преступлений или «отклонений». Жители считали свой район местом, где они были у себя дома, не потому что они ощущали привязанность к нему, – большинство с удовольствием бы оттуда уехали. Однако они знали, чего им там ожидать, даже несмотря на то, что эти ожидания не обязательно были положительными. История Лизы была им известна и напоминала о том, что не надо лезть не в свое дело. Жители ощущали себя в безопасности в месте своего проживания, поскольку здесь они знали в точности, чего им следует остерегаться, кому доверять, кого избегать и почему (см. также Toenders et al. 1998; Raad voor Maatschappelijke Ontwikkeling 2004: 36). Небольшой жилой комплекс на 240 квартир с его тупиками и внутренними дворами был построенной физической средой, которая позволяла жильцам иметь «глаза, устремленные на улицу», не вмешиваясь при этом в дела других. Неформальные сети позволяли им получать довольно точную информацию, выступавшую основанием для (не)доверия. Иными словами, они знали уличные коды (Anderson 1999) в собственном районе. Они скорее предпочли бы находиться там, нежели, скажем, в зажиточных белых районах города, где на них – чернокожих – можно было бы легко взвалить ответственность за любые нарушения порядка.
Обстановка в этом районе, который на момент моего исследования считался одной из наименее безопасных территорий в одном из самых безопасных (согласно данным статистики) городов Соединенных Штатов, представляет собой довольно крайний случай – по меньшей мере для Глобального Севера. Характерный для него градус насилия, возможно, невелик по сравнению с Рио-де-Жанейро, не говоря уже о городах в зоне военных действий. Однако этот пример позволяет прояснить один важный момент. Сообщество не должно быть чем-то приятным. Мы можем
