Грешники - Алексей Чурбанов

2

Валентин Шажков ходил мрачным уже четвёртый день. Поздравления с блестящим концертом воспринимал болезненно, как насмешку. На работе ничего не рассказывал, да никто и не спрашивал, слава богу. Звонила Пташка, но он её отшил, а потом пожалел. Поймал себя на том, что часто думает о ней и думает с симпатией. Несколько раз приходила в голову мысль о том, что Галя-Пташка чем-то неуловимо напоминает ему Лену Окладникову. И ещё что если бы у них с Леной была взрослая дочь, то она могла бы быть такой, как Пташка: немножко несуразной, где-то бестолковой, но доброй и талантливой девчонкой, которая, хоть и ходит по краю, но никогда не свалится в пропасть, потому что у неё есть отец. Есть ли только вот отец у Птахи?

Слова «муж», «отец» Валентин сейчас произносил с благоговением, но по-прежнему к себе напрямую не относил. «Тоже мне муж, тоже мне отец! — мрачновато размышлял он. — Мужем-то и отцом чтобы быть, нужно заслужить».

Пару раз звонила Совушка просто поболтать, а заодно и узнать, как настроение, не выпимши ли, не нужна ли поддержка. Валентину такая опека не очень нравилась, но Софье — прощал, так как чувствовал за собой вину за неудачный любовный вечер, да и вообще — за недостаточность любви к ней, за неспособность разжечь в ней чувства. Валентину всегда казалось, что это обязанность мужчины просто по факту своего предназначения — разжигать и поддерживать чувства женщины. Не покупать, упаси Господь. На эту тему Валентин даже шутить не мог, а известная присказка «кто девушку ужинает, тот её и танцует» вызывала у него бессильную ярость из-за невозможности найти и наказать автора. Продажность как факт не означает права на формулирование этого факта в качестве закона жизни.

Вечером (предварительно позвонив) к Валентину домой явился Алексей Брик собственной персоной. Принес гитару, сумку и ещё фотографии и диск с аудиозаписью прошедшего концерта, над которой поколдовали его спецы по звуку. Целый час поднимал Валентину настроение разговорами о развитии успеха и в перспективе о выпуске студийного альбома. Когда Брик ушёл, Шажков поставил диск, открыл банку джин-тоника и без особых ожиданий лёг на диван слушать. То, что он услышал, однако, привело его в радостное замешательство.

Знакомые песни звучали свежо и мощно, сведение инструментов оказалось лучше, чем он ожидал, импровизации звучали вообще хорошо, особенно, как ни странно, сакс Разгуляева — вот что значит опыт. Про Пташку и говорить нечего — сила и индивидуальность налицо.

— Что ж за жизнь-то такая сволочная, — в сердцах подумалось Валентину, — творить, что ли, только через алкоголь получается? А без него — никак?

Прослушав концерт, Шажков почувствовал, что успокаивается и становится способным смотреть на последние события как бы сверху, замечая, что между тем, что было, и тем, что будет, появилась некая граница, и он находится как бы на водоразделе. Реки прежних страстей текли в свои моря там, за спиной, а впереди сквозь туман проглядывали зыбкие контуры чего-то нового, очень близкого и притягательного, но плохо различимого, как сквозь запотевшее стекло.

Шажков, почувствовав прилив энергии, надел парадную футболку, кроссовки и, невзирая на поздний час, вышел на улицу. В нос ударил пьянящий морской воздух, смешанный со знакомыми с детства запахами гудрона и бензина и приправленный терпким ароматом молодой листвы, исходившим от лип, рядком стоявших вдоль тротуара. Типичный петербургский весенний коктейль. Он вышел на набережную, утопавшую в рассеянном ночным свете, как в молоке, пересёк влажную мостовую, пропустив несколько шумных легковых автомобилей, заезжавших на мост, и пошёл вдоль воды к Стрелке. Было уже за полночь, но сумеречный свет путал карты, давал надежду на то, что впереди целый вечер, хотя метро уже закрылось и скоро должны были развести мосты. Вдоль набережной туда-сюда передвигались группки людей, поджидавших начала разводки.

Валя облокотился на холодную гранитную стенку и долго смотрел в воду. Прыгающие синусоиды отражавшихся огней были столь же зыбкими, как и контуры будущего. Шажков вдруг почувствовал острую потребность обратиться к Лене. Немедленно, открыто, с нежностью и покаянием.

Он достал мобильный телефон и не задумываясь набрал: «Я тебя люблю». Таких откровений, да ещё в письменном виде, Валентин не позволял себе с юности, поэтому с некоторым волнением нажал на кнопку «отправить».

Ответ пришёл через несколько секунд: «Я тоже люблю и скучаю».

— Ты не спишь? — удивлённо нащёлкал Валя.

— Думаю о тебе, — получил он ответ.

У Шажкова забилось сердце. Он знал: за честной простотой этих слов, скрывается такое мощное и безоглядное чувство, что Лену хотелось прикрыть и защитить даже от неё самой, не говоря уж о Шажкове и тем более об окружающем мире. Вот где нужен мужчина! Вот его функция — защитить женскую любовь, потому что женская любовь по природе своей беззащитна.

Он набил: «Жду, целую».

В ответ получил: «Уже скоро. Твоя Лена».

«Так, а сколько осталось? — задумался Валентин. — Неделя! Пора, пора. Нужно привести себя в порядок и всё подготовить к новой жизни».

Валентин дошёл до Стрелки, увидел там гуляющий народ, десяток туристических автобусов с иностранцами и решил не ждать с общей тусовкой разводки мостов, а дворами идти домой. «Дворами» — это через Менделеевскую и Биржевую линии, потом по Биржевому и Тучкову переулкам на Средний проспект, с которого повернуть на 4-ю линию и далее через арку в тесноватый двор к подъезду № 2, третий этаж, без лифта.

Валентин в первый раз за четыре дня уснул без мучений и угрызений совести. Проснувшись, стал обдумывать план. Впрочем, план — это громко сказано. Получились всего два пункта:

1. Подготовка к исповеди, исповедь и, если будет благословление — то причащение.

2. Приведение в порядок квартиры и её подготовка к «семейной» жизни.

С первым пунктом тянуть было нельзя. Валентин решил, что никаких компромиссов больше не будет. Он решил начать поститься немедленно и, чтобы не сорваться, в этот день вообще ничего не ел. Отчитал две пары лекций заочникам, сел в машину и поехал в район, где жила Окладникова.

Войдя в церковь и миновав притвор, Шажков сразу увидел отца Владимира, сидевшего на лавке у окна, волосы зачёсаны назад и собраны в хвостик. В руке чашка с чаем. Прихожан не было.

— Закрыто, в пять часов приходите, — услышал он неприветливый женский голос от прилавка с иконами.

— Прошу прощения, — твёрдо сказал Валентин, — я к отцу Владимиру, мне только спросить. Отец Владимир, — Валентин повернулся к священнику, — можно у вас спросить?