Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

Ее слова, легкие и воздушные, пронзили мое сердце не хуже шляпных булавок. Зимний бал и серебряный медальон. И какая-то Клара – возлюбленная сестра! У меня перехватило горло от оскорбления и ревности. Блаженны нищие духом… Ха. Она полагает, что я до сих пор беспризорница. Письмо взбесило меня, я дымилась не хуже масляной лампы.

– Что там еще стряслось? – спросила миссис Броудер, услышав, как я ругаюсь и грохочу кастрюлями.

Вместо ответа я пнула ведро с углем. Облако черной пыли накрыло стопку только что выстиранного белья.

– Да ты просто Сатана! – взвизгнула миссис Броудер.

– Даже хуже. – Я сунула ей письмо.

Миссис Броудер прочитала письмо, а я наблюдала за ней. Перед ее глазами явно промелькнули и бал, и французский шелк, и серебряный медальон.

– Вот же история, – вздохнула она. – Твоя сестра явно живет в сказке. Что ж, милая. Уверена, ты рада получить добрую весточку от нее.

Сестре я отписала коротко:

Датчи, чего это ради ты теперь прозываешься Лиллиан? И что плохого в имени ДАТЧ? И, ДАТЧ, даже не упоминай при мне имени КЛАРА, которая тебе никакая не сестра! А сестра тебе – Я. И не надо присылать мне всяких торжественных слов, что я блаженна духом, зато ТЫ блаженна балом и медальоном. И если ты уж такая вся из себя фифа, найми детектива, пускай разыщет нашего Джо. А еще лучше найми СОБАК-ИЩЕЕК. Твоя СЕСТРА Экси.

Письмо отправилось в печь. Насколько я знаю свою сестру (а я ее знаю), она надуется. Скажет, что мне бы только покомандовать. В конце концов, изрядно намучившись, я сочинила новое письмо, велеречивое и лживое.

Самая дорогая Датч (Лиллиан),

Благодарю за вести о себе. Как здорово, что вы все хорошо повеселились в Чикаго на балах и т. д. Что касается меня, я вышла замуж за потрясающего джентльмена, мистера Чарлза Г. Джонса, эсквайра.

У него тоже есть карманные часы! Он пишет статьи для газеты «Гералд», а дедушка у него тоже основатель. У нас с Чарли роскошная квартира в Граммерси. Одно из наших любимых занятий – прогулки по берегу реки воскресным утром, а после церкви мы любим проехаться в карете до Коннектикута летом и обожаем посещать оперу осенью.

Дорогая Лиллиан, не могла бы ты уделить какое-то внимание розыскам нашего родного брата Джозефа Малдуна, которому нынче исполнилось восемь лет? По твоим словам, его усыновила семья по фамилии Троу и они перебрались в Филадельфию. Тебе не составит труда разыскать его. И тогда мы можем в один прекрасный день воссоединиться, все трое.

С любовью,

твоя сестра Энн

Если она Лиллиан для меня, пусть я для нее буду Энн. И я отослала письмо – этот сгусток лжи. Не прошло и двух недель, как прибыл ответ.

Дорогая Энн,

Прими мои поздравления по поводу счастливого замужества. Напиши мне все про свадьбу. Обожаю свадьбы! А у вас было свадебное путешествие в медовый месяц? Напиши мне все про это и про Чарлза. Кстати, ты с ним раньше не встречалась?

Мама говорит, что «Гералд» – уважаемая в Нью-Йорке газета. Она также шлет наилучшие свои пожелания и поздравления счастливым молодоженам.

Что до меня, я была занята планированием нашей летней поездки на озеро, где у нас проходят самые замечательные приемы в саду, где мы купаемся и плаваем под парусом на нашем маленьком скиммере. Кузина Клара и кузен Элиот тоже будут. У Клары есть миленькое платье из белого пике.

Мама говорит, что у нее будет несколько нарядов, один – из швейцарского муслина: двойная юбка, блестящая розовая лента вдоль швов и греческие рукава. У тебя есть платья с греческими рукавами? Я их обожаю. А сейчас мне пора заниматься – учить глагол être в сослагательном наклонении. Quelle horreur. Que je déteste les verbes frangaises!

Лиллиан.

P. S. С сожалением вынуждена доложить, что обстоятельства Джозефа Малдуна мне неизвестны, но я попрошу папу навести справки.

Письмо сестры едкой завистью растеклось внутри меня, прорываясь наружу вспышками дурного настроения.

– Не беспокойтесь так по этому поводу миссис Джонс, – сказал мне муж.

– Как я могу не беспокоиться? Хочу и беспокоюсь.

– Мы поедем в Чикаго и отыщем их.

– Ты это уже говорил.

– В один прекрасный день мы появимся у Эмброзов на приеме в саду в своих костюмах для парусного спорта.

– И в наших миленьких французских муслинах.

– И в наших миленьких французских письмах. – И он поцеловал меня в шею.

– Прекрати!

– Скажи «прекрати» по-французски, и я прекращу.

– А ну прекрати! Немедля.

– Не-а, – протянул Чарли, и я была благодарна ему за упрямство, он отвлек меня от мрачных мыслей и забот родом из прошлого. Когда я перестала смеяться, Чарли помог мне сочинить ответ сестре.

Дорогая Лили,

Прошлый вечер я никогда не забуду, я танцевала немецкий танец на приеме у миссис Кропси на Пятой авеню. Уверяю тебя, дорогая Датч, это сейчас самый модный танец в Нью-Йорке. О, как мне хочется, чтобы вы с Джо приехали ко мне в гости! Мы бы потрясающе провели время!

Мы с Чарли теперь регулярно слали Датч длинные лживые отчеты о нашей роскошной жизни. Ее «приемам в саду» мы отвечали сказками о шарадах и шикарных покупках.

…Мы приобрели великолепную пару гнедых (согласись, красивая масть). Чарлз выбрал чудесный экипаж: салон обтянут кожей, а занавеси штофные…

…Чарлз только что вернулся с приема в клубе «Сенчури», где он обедал с мистером Астором и мистером Эй-Ти Стюартом[56], они расспрашивали Чарлза о его статье «Реконструкция». Мистер Астор придерживается мнения, что в образовательном отношении статья чрезвычайно полезна…

Чарли обеспечивал подробности и крылатые выражения. Стиль его был цветист, а почерк кудряв. Он знал все. Какие клубы упоминать. На какие приемы ходить. Он был ходячей газетой, и типографская краска у него на руках только доказывала это. Но он еще не работал в качестве репортера, просто наборщик и перекати-поле, почасовик по вызову, раза два в неделю, ставка двадцать два цента в час. Его обличи тельный репортаж из Томбс канул в Лету. Некоторые издатели, надутые болтуны, прочли рукопись и вынесли вердикт: да кому интересны заключенные? Это не для массового читателя. Недели через две «Гералд» опубликовала «Разоблачения» под другим именем, причем больше половины текста было сперто из рукописи Чарлза Г. Джонса.

Так что Чарли остался в печатниках. Заработок его никогда не превышал двух долларов в день. Но он продолжал писать. Я им еще покажу, повторял он, они еще пожалеют. Как печатник он был уже почти знаменит. Он частенько заходил в книжные лавки, посещал распивочные и прочие пристанища поэтов и бунтарей. Домой возвращался с разговорами о Разуме, Романтизме и Стоицизме. Вне себя от ревнивых подозрений, я находила единственное утешение в мысли, что шлюхи не беседуют о столь высоких материях, так что Чарли, пожалуй, говорит правду, будто всю ночь проспорил с философами и литераторами. Казалось, он пишет не переставая. Наша комната была вся завалена его писаниной, обрывками, клочками, исписанными его рукой. Он практиковался на всем. Даже на письмах к Датч.

– Напишу ей, что на обед у нас были голуби с трюфелями, – сказала я. Меню наших обедов и перечень моих нарядов прямо из «Ледис Бук» я Чарли предоставила. – Напишу, что я таскаю палантин из перьев марабу и патентованные бальные туфли.

– НОШУ, студенточка, – сказал муж, – не ТАСКАЮ. Говори, как культурные люди.

Он все старался переделать меня в аристократку, уверял, что я толстуха, и заставлял краснеть за мой лексикон и грамматику, даже когда мы веселились, сочиняя небылицы о нашей великосветской жизни.

Датч писала мне каждые три-четыре недели, очень подробно: про свою гувернантку, про туалеты, про светскую жизнь и про свою инфернальную кузину. Клара здесь, Клара там, Клара, Клара, Клара. Старший брат, Элиот, тоже фигурировал и был ох не промах, хотя, может быть, излишне категоричен. Обо всем на свете у него имелось свое мнение, будь то война или железнодорожные тарифы. Элиот говорит, юные леди в девять вечера должны быть в постели.

Если судить по письмам, сестра была куда старше четырнадцатилетней. Как я скучала по ней!

Богатый коктейль историй из Большого Яблока, которым мы щедро пичкали Датч, не мог изменить сути: в письмах сестры была правда, а в моих – сплошное вранье. Зависть злокачественной опухолью разрасталась в душе, будто плесень в сыре. При моем статусе служанки и ученицы акушерки я отчаянно завидовала нашей Белль из Чикаго. Я скучала по своей сестре Датч и не питала теплых чувств к этой Лили. И я ненавидела кузину Клару. Я хотела знать, где Джо. Он вырос, превратился в сорванца в коротких штанишках и с волосами цвета нью-йоркского кирпича. Из такого кирпича построен и дом, в котором Джо родился. Он не помнит своей фамилии Малдун, не знает слова Carrickfergus[57], ведать не ведает о королях Лурга и их наследниках. Мне так хотелось увидеть его милое лицо. Узнаю ли я его? Джо и сестра столько значили в моей жизни, что муж наобещал невероятное, только бы я улыбнулась.