Группа сопровождения - Олег Татарченков

— И что с ними делают? — спросил чужим, отстраненным голосом Уфимцев.

Ему по-прежнему казалось, что в этой камере с останками человеческой плоти находится не он. Здесь — другая реальность, другое измерение — по другую сторону привычных понятий о жизни. И смерть здесь другая, вывернутая кишками наружу, отличная от той, какую он привык ее видеть и представлять: патетическо-возвышенной, достойной пера поэтов, кидающей своей вызов живому… Здесь была вонючая, грязная ее изнанка.

— … Накопят побольше — в братскую могилу, — равнодушно ответил санитар.

Равнодушие. И у него, Игоря, здесь появились те же интонации. Интонации, помогающие живым отгородиться от мертвых, от неизбежного, что ожидает всех их…

— Пошли в другой холодильник, — донеслось до журналиста, — Там лежат уже готовые к выдаче родственникам. Там картинка полегче…

Снова лязг двери. Снова тела. Вповалку. С той же грубой штопкой. Пожилые, средних лет, совсем молодые. Такого количества трупов за один раз Уфимцев никогда не видел. У него не укладывалось в голове, что все эти огромные восковые фигуры — уже не люди, они не относятся к человеческому миру. Это всего лишь то, от чего нужно избавиться по прошествии трех дней.

«Нет, это все-таки люди, — проговорил он себе, — Мертвые люди, а не просто куски охлажденного медленно гниющего мяса. Иначе жизнь кажется всего лишь большой подъё…кой…»

— Эта девушка погибла в автомобильной аварии позавчера, — произнес санитар. — Красивая… Практически не пострадала.

— Слышал я об этом ДТП, — добавил Груздев, — Удар виском об открытую форточку «копейки». Мгновенная смерть. Сидела рядом с водителем, молодым парнишкой. Тот был пристегнут, отделался ушибом. Посмотри, корреспондент… Такую красоту загубить…

Игорь повернулся в их сторону и увидел, что на самом верху груды трупов лежала Люба. Он физически почувствовал, как весь пропитанный формалином воздух вдруг сразу ушел из его легких и кровь начала отливать от сердца. Сержант с санитаром еще что-то обсуждали, а он стоял и смотрел. Смотрел на ее белое тело, заштопанное, как комбинезон летчика, черной ниткой от паха до горла.

«Вот оно, значит, как… Как оно… Куклы или все-таки люди? А куда делась Люба? Это же не она? Это всего лишь ее слепок. Слепок…»

— Что, Игорек, поплохело? — участливо произнес сержант, — Хватит на сегодня картинок. Пошли на воздух.

Теперь он знал, как люди немеют с горя. Они просто перестают желать разговаривать. Им кажется, что в этом мире уже нет ничего, что следовало обсуждать, превращать в словесную форму. Ведь главное уже сказано. Более того, оно, это главное, вообще не нуждается в кружеве слов, бесполезных перед вечностью, на мгновенье показавшей живым свой лик. Понятно, почему мертвые молчат…

Уфимцев не раскрывал рта два дня и заговорил лишь на третий, сделав над собой усилие, чтобы ответить маме насчет обеда.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Дороги, которые мы выбираем

Глава одиннадцатая

Кризис жанра

Материал о заволжских милиционерах вышел гладким и даже был отмечен на планерке в редакции. Правда, в нем не оказалось ни рассказа о героическом захвате «грабителей» со спущенными штанами в гаражном кооперативе, ни подробностей по перевозке трупа в салоне милицейского «уазика», ни, тем более, упоминания о последнем свидании в холодильнике морга…

Материал в редакции хвалили утром, а ближе к обеду Уфимцеву позвонил начальник пресс-службы УВД Паша и прогудел:

— Игорь, в общем, тебя начальство наше объявило «персоной нон грата» и приказало информации не давать.

— В чем дело? — устало произнес журналист, — Чем вам этот-то материал не понравился?

— Начальство на тебя еще с прошлых разов зуб имеет, и отцы-командиры, если помнишь, запретили тебе информацию давать, пока не покаешься. А ты забил… Материал по Заволжскому району выходит — значит, парни с райотдела приказ начальства не выполнили. Материал хороший спору нет, но — тут принцип на принцип пошел… В общем, — подвел черту под своей сумбурной речью майор, — ты пока в пролете. Не журись: пройдет время — все отойдут, вернешься к теме.

Уфимцев помолчал, прижимая к уху трубку одной рукой, а второй чертя шариковой ручкой замысловатые узоры на листе бумаги. Потом произнес:

— Опала, это круто. В самой время ехать на Кавказ, кровью смывать позор неблагонадежности. Кстати, Паша, скажи по старой дружбе: какие у нас новости на Кавказе? На тебя ссылаться не буду. И даже писать в газету не буду. Так, по старой дружбе, а?

Не так давно в зоне осетино-ингушского конфликта пропали три ярославских омоновца. Поиски по горячим следам ничего не дали. Об этом было сообщено официально, и сейчас собиралась целая делегация из сотрудников милиции, чиновников и представителей ингушской диаспоры, чтобы вылететь на Кавказ и попытаться провести переговоры с представителями незаконных вооруженных формирований. Поговаривали, что в команду будут включены и журналисты. Уфимцев очень рассчитывал, что сможет попасть в этот список: его горизонты, ограниченные описанием ловли «домушников», имели шансы расшириться.

Однако сейчас эти шансы оказывались приравненными к нулю, и было отчего раздраженно чертить на листе бумаги замысловатые узоры.

— Да чего рассказывать, Игорь? — задушевно ответил капитан, — Результатов никаких. Парни пропали в районе ингушской станицы Барсуки во время несения службы. Местные там молчат как партизаны. Предложений о выкупе нет. Наши уже катались туда. Перерыли все окрестности. Отрезанную голову нашли. Выяснилось, что это — чужая… Ну, в смысле, не наших… Переговорная группа в Ингушетию должна выехать скоро. Формирует ее начальник криминальной милиции. Тот самый, который запретил тебе давать информацию. Так что ты, ну, сам понимаешь…

— Понимаю, что пролетаю. Счастливо, Паша. Спасибо тебе.

«Ну и что теперь? — думал Уфимцев, — Ты теперь без работы, Игорек. Вернее, без темы. Давицин направит в УВД другого корреспондента, полояльнее. А тебе придется искать, о чем писать, в противном случае придется искать, что кушать.»

Октябрь прошел как один день на вокзале — в пустой беготне от буфета до туалета и киоска с газетами и обратно. В суете пресс-конференций, репортажей к датам: вроде бы что-то делал, писал, двигался, а все мимо, впустую. Запомнился лишь переезд семьи Сальнова, когда он помогал тому разгружать контейнер со скудным скарбом и перетаскивать старую мебель в махонькую «однушку» двухэтажного кирпичного дома. После этого пили водку на обшарпанной кухне под приготовленную женой Александра Ольгой жаренную картошку и слушали его песни под гитару.

Запомнилась только одна:

«Предательство,предательство,предательство —Души незаживающий ожог…Рыдать устал,Рыдать устал,Рыдать устал над мертвыми рожок.Зовет за тридевять земельТрубы заливистая трельИ конница несется по стерне.Кому нужна святая цель,Когда пробитая шинельОт выстрелов дымится на спине…»Потом Сашка читал свои «афганские» стихи:«Я ботинки твои доношу,Ведь мои на камнях все избило.И невесте твоей напишу,Чтобы замуж скорей выходила».

День рождения в ноябре свалился неожиданно, и Уфимцев вдруг обнаружил, что встречать его, собственно говоря, не с кем. На работе, по традиции, выставил торт, две тарелки с бутербродами, окруженными бутылками. После «обязательной программы» отшлифовался с Сальновым «Сленчевым брягом» в «Бристоле» и отправился домой. Там, Игорь знал, ждала его фирменная мамина тушеная картошка с мясом, запотевшая бутылка, которую он выпьет с отцом. Мда… На душе было паскудно.

Проходя мимо кинотеатра «Родина», Игорь вдруг вспомнил, как летом он с Юлей смотрел здесь фильм «Девять с половиной недель». «Мечты-мечты, где ваша сладость…» — пробубнил Уфимцев себе под нос и посмотрел на афишу. На ней красовался все тот же Микки Рурк, но уже с сердцем ангела.

Игорь прошелся по карманам, нащупал скомканную банкноту и зашел в полутемный вестибюль. Наверху парадной лестницы, около закрытых еще дверей переминались в ожидании сеанса несколько парочек. Уфимцев посмотрел на часы: «Полдесятого, как раз последний сеанс, последний ряд, ударим кинематографом по демографическому спаду…» Как нельзя кстати в голове всплыла фраза Станислава Говорухина: «Куда мы идем? В жопу!»

… Зал, естественно, был пуст. И Уфимцев, вдруг в порыве злого отчаяния выбрав тринадцатое место в тринадцатом ряду, сел смотреть на то, как дьявол в голливудском исполнении в очередной раз играет грешным миром.

После кино шел он темным Бутусовским сквером, среди давно облетевших тополей и разбитых скамеек. Опустив голову перед пронизывающим холодным ветром, подняв плечи и глубоко засунув руки в карманы. Шедшая ему навстречу компания молодых людей, растянувшаяся во всю ширину сквера, не вызвала опасения: от нее доносился заливистый девичий смех. Молодые люди расступились, пропуская одинокую сгорбленную фигуру. Уфимцев успел заметить насмешливо сузившиеся карие зрачки ближайшего пацана.