Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ) - Марина Бреннер

Серебрянка. Но, как только окажемся в Призоне, навестим целителя. Иначе, сиди здесь. Всю «ледяную неделю». Поняла?

Объятая ужасом от жуткой перспективы оказаться прикованной к «больной постели», пропустив весёлые праздники, Эмелина прижала к груди ладонь и отчаянно — согласно затрясла головой.

— Заедем, заедем, Диньер! Конечно, раз ты хочешь так…

Если уж говорить правду, саму льерду Ланнфель недомогания беспокоили мало.

Она, понимая отчетливо, что ничего здесь нет страшного, списывала всё на нервотрепки и переживания последних дней, резкие перемены погоды, к которым всегда была слишком чувствительна и… на ещё одно обстоятельство. Ну… кроме того жуткого «сна» или «не сна» о призраке Ланнфеля — Старшего в купальне.

Дело было в том, что письмо учителю Диньера, владельцу Ракуэнской Академии Боевых Искусств она всё же отослала с почтовым нарочным из Призона. Ответа пока не было. По подсчетам рано, конечно! Депеша ещё в пути, дорога долгая, с частыми остановками, ведь снег почти везде лег…

Вполне объяснимо, а всё равно боязно!

Как отнесется льерд Саццифир к письму? Хорошо, если просто порвет да выбросит. А если ответит?

«Пошла ты, Эмми, к такой — то матери! Офонарела вовсе, идиотка засельная, мне писать…»

Ну, или что — то подобное.

Страшно очень ей! Вот и понятно, отчего трясет, мутит да голова кружится. Приезжий беспокоится, потому что правды не знает, из за которой его супругу «коловоротит». И ведь не скажешь пока. Ни к чему это совсем.

…И вот оно наступило, долгожданное утро!

Светлое! Снежное, радостно — тревожное, праздничное, яркое.

Льерда Ланнфель, примерив новый наряд и критически осмотрев себя в зеркале, осталась довольна невероятно.

Белое, «в облипочку», тонкой шерсти платье, украшенное нежно голубой вышивкой, с высоким воротником и широким поясом очень шло ей. Крупные серьги в тон вышивке довершали образ, а немного (совсем немного, чтоб не разозлить мужа!), пудры и губной краски ставили точку, большую и уверенную.

В окна бил свет, морозный и немного пыльный, в углу уютно «шерохтали» небольшие, напольные часы.

Немного слышно было, как внизу, в столовой Кора, напевая и тихо брякая посудой, накрывает к завтраку.

Гулко хлопнула дверь, послышалось невнятное бормотание и тяжелые шаги. Ясно, это Диньер! Уложили, видно, экипаж вместе с возчиком, скоро ехать… Вот сейчас позавтракают и поедут…

— Ох, — выдавила из себя льерда Ланнфель, резко оглоушенная внезапным головокружением и мерзкой, кислой тошнотой — Ох… хах…

Последнее, что помнила Эмелина до того, как лишиться чувств, были крепкие руки мужа, подхватившие её сразу под колени и под поясницу…

…И, уже вскоре несся льерд Ланнфель по дороге в Призон, яростно пришпоривая коня, взрывающего копытами пушистый снег и плавящего зимний воздух тяжелыми всхрапываниями раздувающихся ноздрей.

Мучался вольник чувством вины за то, что не привез целителя раньше, сразу же! Не надо было слушать свиристелку Эмми, не надо было!

Однако же, где — то в глубине кипящего отчаянием и страхом возможной потери разума льерда уже рождалось уверенное, крепнувшее холодом и спокойствием странное ощущение того, что его супруга, ЕГО ПАРА…

НЕ БОЛЬНА.

Глава 24

На Диньерово счастье, Греман оказался дома, пока ещё не успев никуда укатиться на праздники.

Выйдя, было улыбаясь безмятежно, навстречу внезапно прибывшему гостю, здесь же увидел того, перепуганного и растерянного. Сразу же по багровеющему страхом лицу вольника и знакомой уже «тьме» в глазах, всё «считал».

— Часто тошнит? — спокойно спросив, одновременно велел полненькой, хрустящей крахмалом и чистотой прислуге «подать чемоданчик» и плащ — Последние «крови» когда были? Вот ещё что, льерд Ланнфель… Сами — то ничего, ммм… не ощущаете?

— В прошлом месяце, — принялся скрипеть мозгами вольник, отряхнув снег с короткой шубы на придверный коврик — В этом же… дней десять их нет. Эмелина, правда, говорит, что у неё уже так бывало… Но вот мутить её недавно начало! Это пугает… А я — то что должен ощущать? Не у меня хворь!

Греман натянул плащ и, заинтересованно глянув в прищуренные глаза гостя, задумчиво выдал и вовсе никому неясную ерунду:

— Ну да, ну да… Полукровка. До первого оборота, да и то… Скорее, до полной зрелости такие вещи будут вам недоступ… Ладно, льерд Ланнфель. Едемте.

Налегке, без груженных обозов и падающих экипажей, да ещё верхом на сытых лошадях до имения Ланнфель мужчины добрались быстро.

Дверь открыла Кора, из — за её спины выглянула что — то увлеченно жующая Эмелина.

— Доброго утра, льерд Греман! — поздоровалась льерда Ланнфель, прикрыв ладонью очередной «жевок» — С наступающими вас зимними днями… Диньер, ты зачем взбаламутил — то всех? Страшного ровным счётом ничего нет.

Целитель, ответив на поздравление, во весь рот улыбаясь, шагнул в холл.

Пропустив Гремана вперёд, Диньер вошёл следом, тут же осадив супругу:

— Давай ещё, поучи меня! Без тебя знаю, кого мне баламутить.

Кора, приняв у гостя плащ, степенно отошла от входа. Поравнявшись с Хозяйкой, покачала головой и прижала к губам указательный палец свободной руки.

— Ой, да! — тут же заторопилась строптивица — Спасибо, Кора. Я забылась! Прошу прощения… Льерд Греман, проходите, пожалуйста, в комнаты! Хотите чаю? Кофе? Может быть, выпьете горячего вина?

И тут Диньер вот на это вот… вот это самое просто глаза вытаращил! Уж непонятно, что хотел целитель выяснить, когда спросил, что ощущает вольник, а только теперь ощущения у Ланнфеля точно были странными. Словно между его женой и пожилой прислугой есть какая — то договорённость, о которой ему, Хозяину Дома, ничего неизвестно.

— Да это я её попросила! — горячо зашептала Эмелина, беря мужа под руку и следуя за шагающим впереди Греманом — Кора же воспитательница, а у меня, сам знаешь… пара курсов и «собачий коридор». Она меня научит, как надо то и это… А, вот! «Правила поведения» это называется.

— Да зачем тебе? — искренне изумился льерд — Голову себе забивать…

— Сама так хочу, — ответ прозвучал очень тихо — Мало ли, какой случай… Вдруг пригодится? Ну и вот, чтоб тебя не позорить… Словом, пусть она делает мне замечания. И по языкам, и всё прочее… Диньер, я же только считаю хорошо! Пишу кое как, читаю ещё хуже… Ну, ты понял. Да?

Ланнфель растерялся.

Благоверная, видно, решила его добить! То своими недомоганиями, то вдруг ласковыми взглядами, то внезапными вспышками ревности, случающимися всё чаще и чаще, то… этим вот «чтоб тебя не позорить». Да ещё и произнесенное шепотом, и таким тоном, что теперь у вольника дерёт горло и горит в груди так, словно разожгли там небольшой костерок!

Может быть, правдиво то, спьяну высказанное ею признание? Может, в самом деле