Современная семья - Хельга Флатланд

кухне из-за какой-то ерунды, кастрюли для тушеной кислой капусты и голос папы — отстраненный, точно он заранее смирился и отвечал на автопилоте; молчаливое презрение мамы за ужином, когда капуста оказалась с привкусом железа из-за кастрюли, которую мама не хотела использовать. Так продолжалось до самого конца праздников, от Хокона проку было мало, Эллен сердилась, мы с Олафом кое-как старались поднять общее настроение ради Агнара. Во время неизбежных совместных трапез возникали трения и необъяснимый дискомфорт. Помню, как я впервые в жизни радовалась, что в январе мы возвращаемся к будням.

Вопрос Агнара по поводу Рождества вдохновил меня отправить сообщение Эллен и Хокону. «Может, выпьем пива?» — написала я после того, как в приложении для заметок перебрала вариантов двадцать, стирая один за другим.

Холодным ноябрьским вечером мы встречаемся с Эллен и Хоконом в кафе в Тёйене. Сегодня утром сообщили, что новым президентом США стал Дональд Трамп, и это должно облегчить нашу задачу, потому что появилась конкретная тема для разговора, думаю я в автобусе. Такие дни, как этот, идеально подходят для ситуаций, когда трудно общаться; я вспоминаю все собрания, свидания, посещения больных, где в качестве темы возникало что-нибудь простое и постороннее, очень далекое от нашей собственной жизни и того, о чем было бы тяжело говорить.

Я опаздываю на четверть часа, потому что Олаф поздно вернулся с тренировки, теперь он часто приходит позже, ничего не объясняя. «Мы с парнями потом обсуждали выборы», — развел он руками, когда наконец возник на пороге гостиной в шапочке и коротких велосипедках. «Главное — правильно расставить приоритеты», — ответила я, указывая на Хедду, которая уселась на верхней ступени лестницы и разглядывала нас сквозь перила. Я пыталась уложить ее уже два часа. Хедда спускалась в гостиную по меньшей мере раз десять, и столько же раз мы шли с ней обратно, чтобы спеть песенку и погладить ее по голове. Услышав вновь топот ее ножек по полу, скрип двери и затем первой ступеньки лестницы, я крикнула, что ей больше нельзя сюда. «Ложись спать, Хедда», — сказала я. «Нет», — ответила она, спокойно устраиваясь на верхней ступеньке. Хедда не была сердита или расстроена, просто она так решила. Я часто пытаюсь угадать, как именно она принимает решения, что лежит в основе исключительно категоричных утверждений, сформулированных четырехлетним разумом. «Ну ладно, тогда там и сиди, — в конце концов смирилась я. — Но вниз сегодня больше нельзя». И Хед-да осталась сидеть. Уезжая, я переложила решение этой проблемы на Олафа без малейшего укора совести, скорее даже наоборот.

Когда я вхожу, Эллен и Хокон уже сидят с пивом; как и ожидалось, они обсуждают выборы. Я обнимаю обоих по очереди и, на мгновение ощутив их запах, вдруг осознаю, что ужасно соскучилась. Изо всех сил сдерживаю слезы, иначе ситуация станет совершенно невыносимой, особенно для Хокона — когда рядом кто-то плачет, у него из сострадания тоже наворачиваются слезы на глаза, так было с самого детства, и тут ничего не поделаешь; Хокон до сих пор этого стыдится. Я улыбаюсь, прикрывшись шарфом.

— Вы про выборы? — спрашиваю я.

— Да, я говорю, что Хокон наконец-то получил то, что хотел, — отвечает Эллен.

Оба смеются.

— То есть? — не понимаю я. — Чего ты хотел?

— Чтобы выбрали Трампа, — говорит Эллен.

— Серьезно?

— Да нет, конечно, — отвечает Хокон. — Мое мнение вообще никак не изменилось.

Я пытаюсь вспомнить, какого же мнения придерживался Хокон, но, поскольку оно меняется каждый год, если не каждый месяц, не уверена, что успеваю отслеживать.

— И? — с улыбкой переспрашиваю я.

— Во-первых, это так дико, что множество людей имеют мнение по поводу выборов в другой стране — просто потому, что это США. Во-вторых, мне, собственно говоря, плевать, кто там победил, если это не Сандерс. Он был самым интересным из кандидатов, симптомом каких-то перемен, как теперь говорят о Трампе. Хотя Хиллари все-таки лучше, — заключает Хокон.

Трудно сказать, насколько независима его точка зрения, она так похожа на все прочитанное мною в статьях, и я киваю, хотя не уверена, что согласна. Мои собственные взгляды постоянно колеблются в унисон прочитанным статьям, и последняя из них всегда перевешивает. Хокон много раз ловил меня на этом: ты же вчера говорила совсем другое, ты попросту всегда соглашаешься с тем, кого услышала последним. Несколько раз я тоже замечала, что его оценки основательно изменились с тех пор, как мы виделись, но тогда Хокон развертывал длинный ряд аргументов, объяснявших все нюансы его позиции, которых я не уловила, и наконец заявлял, что он не меняет свое мнение, а лишь корректирует его в соответствии с новой информацией.

— А почему ты называешь Дональда по фамилии, а Клинтон — по имени? — спрашивает Эллен.

Хокон смеется.

— Прошу прощения, в прошлый раз не усвоил.

В прошлый раз. Мне не приходило в голову, что Эллен и Хокон могли общаться и без меня, и это меня немного пугает. Поскольку ни один из них не стремился встретиться со мной, автоматически следует предположить, что разрушено нечто связывающее нас троих.

Я сижу и прислушиваюсь, есть ли другие признаки, что Эллен и Хокон поддерживали общение, помимо их непринужденного тона, выражения лиц и смеха — все это так непохоже на тягостное молчание, к которому я готовилась. Мне представлялось, оно вынудит нас заговорить о том, что случилось и почему мы как по команде отдалились друг от друга.

После целого часа разговоров ни о чем, непривычно скользивших по поверхности, наступает короткая пауза и долгожданная тишина.

— Я так давно не видела вас обоих, — начинаю я.

Хокон делает новый глоток. Эллен смотрит на меня, ожидая продолжения. А я не знаю, что сказать дальше, не могу подобрать слов, чтобы выразить то, о чем я думала в последние месяцы, и как все стало рассыпаться. Ни один из них не приходит мне на помощь. Я делаю глубокий вдох.

— Что все-таки произошло? — спрашиваю я, и вдруг меня охватывает страх лишиться их, лишиться контроля, лишиться всего; мне нужно проглотить слюну.

С лица Эллен сходит улыбка, не покидавшая его все это время; она отводит глаза в сторону, ее рука приглаживает волосы, замирает возле уха, теребит серьгу. Хокону, кажется, неуютно, он смотрит в свой бокал.

— Ты о чем? — задает вопрос Эллен.

А я не понимаю, что она имеет в виду. Я ждала, что Эллен прямо выскажет свое мнение, как и всегда, поведет разговор, стоит мне его лишь начать, будет спорить или негодовать, выплескивая все эмоции, запертые во мне, найдет слова