Дом неистовых клятв - Оливия Вильденштейн

— Зачем заставлять меня садиться к тебе на колени, когда здесь есть чудесный стул, который свободен?

Поскольку мои зубы сжаты, я произношу свой вопрос почти шепотом.

Данте припадает губами к моему уху и, хотя у него изо рта больше не пахнет, я всё равно содрогаюсь.

— Потому что могу.

Он прижимает ладонь к моему животу с такой силой, что я почти чувствую, как его пальцы отпечатываются на моём позвоночнике, который я стараюсь держать ровно.

— Что ты можешь? Унизить меня?

— Я заставил тебя сесть мне на ноги, а не встать на колени между ними.

— Только потому, что ты боишься моих зубов.

Надеюсь, он понимает, что если попытается сунуть свой член мне в лицо, то я его откушу. Он, конечно, вырастет обратно, но не его гордость.

Данте принимает напряжённую позу. К счастью, никакая другая часть его тела не напрягается. Но опять же, я как бы между прочим пообещала ему укоротить его достоинство, так что мне, скорее всего, повезёт и оно останется крошечным в течение всего вечера.

Он хватает меня за волосы и с таким энтузиазмом оттягивает мою голову назад, что моя шея издаёт хруст.

— Ты не в том положении, чтобы разбрасываться угрозами, Фэллон.

— Это была не угроза, а всего лишь напоминание о том, что у меня острые зубы.

— Не пора ли принести еды, Маэцца? — спрашивает Юстус, бросая на меня красноречивый взгляд, который я считываю как: «Попридержи язык, нипота».

— Ещё нет, — тихо отвечает Данте, но мой дед, должно быть, услышал его, потому что он не приказывает солдатам, стоящим у него за спиной, броситься на кухню.

Неужели Юстус думает, что мы действительно будем ужинать? Я точно этого не планирую. Хотя я могла неправильно истолковать наличие на столе соли…

— Для начала я задам Антони несколько вопросов, — ладонь Данте скользит по моим рёбрам.

Юстус говорил о том, что я должна соблазнить ублюдка, но соблазнить можно только в том случае, если ты управляешь ситуацией. А я ей сейчас не управляю.

— Фэллон, возьми соль.

Я искоса смотрю на вычурную резьбу изголовья кровати в поисках кинжала, который я должна буду использовать. Как же мне хочется им завладеть.

— Делай, как я сказал, или я не ограничусь выбиванием правды из твоего морячка.

Я резко вытягиваю руку в сторону деревянной коробки и беру щепотку соли.

— А теперь накорми его.

Я начинаю трястись от гнева. Я трясусь так сильно, что хлопья соли слетают с моих пальцев и падают на крышку стола, точно снег.

Король фейри скользит указательным пальцем по нижней части моей груди, вдоль хлопкового края бюстгальтера. Жаль, что он сделан из ткани, а не из железа…

Когда он обхватывает мою грудь, я поворачиваюсь к нему.

— Не надо.

Он снова припадает к моему уху и сминает шёлк, натягивая ткань поверх моих рёбер.

— Ты не можешь сидеть за моим столом, одетая как шлюха, и ожидать, что я буду относиться к тебе как королеве.

— Должна тебе напомнить, что не я выбрала это платье; это сделал твой генерал. Если у тебя с этим какие-то проблемы, тебе стоит обсудить это с ним. А если у вас где-нибудь завалялись лишние доспехи, я буду более чем рада дополнить ими своё платье.

— У меня нет с этим проблем.

Его рука ползёт вниз по моим рёбрам, точно жук, и останавливается на моём бедре. Когда я чувствую, как он начинает приподнимать край моего платья, я сжимаю ткань и возвращаю её на место.

— Подумай о пальцах своего морячка.

Когда я слышу его угрозу, моя кровь закипает.

— Немедленно накорми его солью, иначе я так сильно задеру твоё платье, что…

Продолжая сжимать платье одной рукой, я заношу другую руку над деревянной коробкой. Поднеся соль ко рту Антони, я пристально смотрю в его сверкающие глаза. Я переживаю о том, что ему больно, а затем замечаю, что его взгляд опущен на руку Данте. Когда он сглатывает, я понимаю, что ему больно за меня.

— Высуни язык, полурослик.

Данте больше не тянет за моё платье, но всё ещё крепко его держит.

«Прости», — произношу я одними губами, насыпав соли на язык своего друга.

Пару мгновений спустя, Данте спрашивает:

— Ты всё ещё влюблен в Фэллон Росси?

— Ты накормил его солью, чтобы узнать о его чувствах? — спрашиваю я в бешенстве.

— Отвечай, полурослик.

Данте не сводит голубых глаз с лица Антони, покрытого потом.

Испустив вздох, он говорит:

— Я всегда буду любить Фэллон.

— А что ты думаешь про Лоркана Рибава?

— Я не его поклонник.

— Но при этом ты помогал ему в течение многих лет. Почему?

Антони так крепко сжимает губы, что они превращаются в белую линию на его бледном лице.

— Потому что мне не нравился режим фейри.

— И как выглядит твой идеальный мир?

— Я не…

— Нет уж. Не отклоняйся от темы.

— В моём идеальном мире не правят ни фейри, ни вороны.

— И кто им правит? Ты ведь не мечтаешь о том, чтобы надеть корону? Или мечтаешь?

— Я считаю, что миром должна править группа специально обученных людей.

— И ты будешь среди них?

— Да.

— А кого ещё ты выберешь? Сестёр Амари? Единственного кузена, оставшегося в живых? Напомни, как его зовут? Мэдден?

— Маттиа.

Данте медленно качает головой.

— А ты бы выбрал Фэллон?

Антони опускает глаза на соль на столе, и хотя он отвечает Данте шепотом, я не пропускаю его ответ:

— Нет.

И хотя этот допрос по поводу нового режима не имеет никакого смысла, я чувствую себя слегка обиженной.

— Почему нет? Разве ты не считаешь её умной?

Челюсть Антони вздрагивает.

— Полурослик, я задал тебе вопрос.

Он всё ещё не отвечает.

Данте кивает Юстусу, который достаёт меч из ножен и делает шаг в сторону Антони.

Наконец, Антони рычит:

— Мой выбор никак не связан с её интеллектом.

— А с чем он связан?

— С её преданностью.

— Как я понимаю, Рибаву.

Антони прищуривается и смотрит на стеклянную поверхность стола.

— Да.

— Я знаю, что ты желаешь мне смерти, а что насчёт Короля воронов?

Моя грудная клетка сжимается вокруг лёгких, не давая мне дышать, а в ушах слышится глухое жужжание.

— Разве ты не хочешь, чтобы Лоркан Рибав исчез, Греко?

Губы Антони так сильно напряжены, что его раны снова вскрываются и из них начинает идти кровь, отчего уголки его губ кажутся ещё более опущенными.

— Позволь мне перефразировать мой вопрос: ты хочешь, чтобы Лоркан Рибав, всемогущий король неба, умер?

Антони опускает веки