Хроники Финского спецпереселенца - Татьяна Петровна Мельникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По приходу до Северного уклона на устье её немного отдохнули, покурили перед спуском и пошли до места работы. Бригадир подошел ко мне и говорит: «Ты, сынок, пойдёшь на ту же работу, где работал вчера» – «Хорошо», – ответил я. На этот раз я не мог узнать вчерашнюю лаву, где вчера возле рештачного става была мощность 0.9м, то сегодня здесь было не более нож 0.6м. Решеточный став местами был под самой кровлей. Пока уголь ещё не качали, я и представить не мог всей этой беды. Забойщики полезли под самый верх лавы, а бригадир поставил меня в среднюю часть её. После разворота лавного транспортера нормального обрушения кровли не получилось, давление передалось на забой. Вся крепь возле рештаков была поломана и уголь, который шёл по рештакам с верхней части лавы, весь сыпался на забой, в этом месте был кривун. Рештачный став дёргался взад-вперёд, как старая колхозная веялка, мне приходилось грузить как забойщику в одной рубашке. С меня валил пар, как с паровоза, грузить приходилось на боку, местами было так низко, что лопату с углем не просунешь. Чем больше я грузил, тем больше меня заваливало углем. Я был бессилен что-нибудь сделать, это был кромешный ад, если бы знал, как отсюда выбраться на поверхность, я бы все бросил и ушел. Я этот уголь сюда не закладывал и разбирать его не собираюсь.
Горный мастер Савченко, проходя мимо меня, кричал дурным матом: «Мать, перемать, три бога мать! Спишь у меня, совсем руки отнялись? Если есть на белом свете справедливость, то где же она. Так умели материться только Донбассовцы. Он совсем сумасшедший, как бешеная собака с цепи сорвался, они все были без практики, без какого-либо образования, их только из-за горла держали. После несправедливой морали у человека остаются вкус полыни в душе, которая порой не покидает его до конца жизни.
Савченко отвёл душу на мне, быстро полез вверх по лаве. Какой там разговор у него был с бригадиром, но через некоторое время два забойщика спустились мне на помощь. Пивень и Бухтояров. Как глянули – аж охнули, как тут братик у тебя? Говоришь, засыпало тебя. Как видите. Вот, черт побери, ведь привод совсем не принимает уголь – весь сыпется на забой, а под конец смены вся бригада чистила лаву. Я был настолько расстроен, что белый свет был не мил. Когда бригадир подошел ко мне и спросил: «Но как ты тут, сынок?» Я ему ответил: «Сынок больше сюда ни разу не спустится за что мастер меня отлаял, как собака» – «Не обращай на него внимания, такое у него временами бывает, не разберётся и обидит человека. Завтра чтобы обязательно пришёл, забудь всё это». Опять по выходу на поверхность все курили самосад, и горный мастер тоже, разговоров про работу никаких не было.
По приходу в общежитие, соседи мои опять давай меня спрашивать: «Ну как сегодня работалось?» – «Даже рассказывать ничего не хочется, вы как будто в зеркало смотрели вчера. Такой нагоняй получил от горного мастера, что до глубокой старости не забуду». Они со смеха закатывались, и так продолжительное время не могли успокоиться. Я был сильно взволнован, не находил себе места весь вечер, у меня в ушах всё гудел голос тов. Савченко – Спишь! Всякие думы лезли в голову, хотелось даже сбежать в Осинников, пусть поймают и посадят, хуже не будет. Как только соседи мои успокоились, смех утих, один из них и говорит: «Вам чего не работать, у вас начальник участка умный, вот попробовали бы с нашим поработать. Я работаю на пятом участке у Ивана Михайловича Сологубова, что не наряд, так прямо концерт настоящий. Он дурак из дураков – как начнёт орать на всё горло и кулаком бить по столу, тут же со слабыми нервами можно в психиатрическую больницу попасть. А грамоты у него нет никакой, однако, он всегда пишет, кто бы чего не попросил. Обычно он пишет те буквы, которые знает, а которые не знает, те пропускает».
На шахте был такой порядок – чтобы получить в строй группе топорище, черенок для лопаты, надо требование от начальника. Однажды забойщик Серищев Е.П. попросил Ивана Михайловича выписать топорище, он выписал, но по этому требованию не выдали, сказали, что здесь нет нужных слов. Серищев вернулся и попросил выписать новое требование, Иван Михайлович заругался: «Вечно они придираются». Но по новому требованию топорище так же не дали, сказали: «Что вы над нами смеётесь, по два раза ходите с одной и той же бумажкой?»
А вот еще другой характерный случай был недавно. Посадчик Миша Филонов несколько дней подряд не выходил на работу, прогуливал. В годы войны суд заседал непосредственно в комбинате шахты, за прогулы отдельно судили, а за более крупные преступления судил военный трибунал. Так что стоило этим парням поднести только материал, они его быстро до ума доводили.
Иван Михайлович на наряде кричит до хрипоты: Я не я буду, если не посажу сукинова сына и весь стал разбил своим кулаком, все доказывал свою власть и могущество. Ребята рассказали Филонову: Миша, достань какой-нибудь оправдательный документ, а то у него ума хватит отдать тебя под суд. В это время на участках выдавали талоны на спец. Мыло, заверенные печатью. Подобного вида освобождения от работы на несколько дней в здрав. пункте выдавали справки, также заверенные печатью. Филонов взял в руки талон на мыло и прижался в углу кабинета. В этом талоне слово «мыло» как раз захватила печать. Как только Иван Михайлович заметил его, так сразу страшным голосом заорал на Ивана на весь комбинат «Посажу, я не я буду!» Миша Филонов был парень такой, что в карман за словом не полезет: «А скажи, пожалуйста, Иван Михайлович, если бы я помер, тогда, наверное, твой участок закрыли бы?» – «Если бы ты помер, то заменили бы тебя, мне другого человека дали бы, а раз ты не помер, так должен иметь оправдательный документ» – «А Вы у меня не изволили спросить, а уже кричите, у меня он
