Последние узы смерти - Брайан Стейвли

– Джак, – с отчаянием зашептала она. – Мой напарник. Где он?

– Откуда мне знать? – огрызнулась Гвенна. – Где-то чуть восточнее.

– Надо его найти. Я за ним вернусь.

– Нет.

Гвенна снова ухватила женщину за плечо и потянула вверх. Квора была почти на ладонь выше Гвенны, но тоньше – такую недолго вырубить и унести на себе, если она и дальше станет корчить героиню. Гвенна примерилась уже, как обхватить ее за шею, но тут к ним шагнул Талал.

– Опиши его, – сказал он. – Джака.

Глаза у Кворы стали как две луны. Она покосилась на Гвенну и повернулась к Талалу:

– Невысокий. Сильный. Светлый. Бритая голова. На плечах наколоты одинаковые кеттралы.

То еще описание, однако Талал кивнул и, не дослушав, нырнул в переулок.

Гвенна раздраженно зашипела, хотела приказать личу вернуться, но прикусила язык. Талал о себе позаботится, его намерение успокоило Квору, а уходить от погони легче порознь.

– Приходи на сборный пункт, – рыкнула она ему вслед. – И не вздумай, на хрен, умереть!

11

Адер сидела на причале, чувствую, как опускаются и поднимаются босые ноги в такт плещущей о сваи волне. Императору едва ли пристала такая поза, но она все утро строила из себя императора – гордо восседала в кресле над тлеющими руинами великой карты Аннура, старалась не раскашляться от дыма и облачков пепла, подписывала соглашение, превращая его в закон, долженствующий залечить раскол между империей и республикой. Сейчас она с удовольствием облокотилась на доски дворцового причала, глядя, как ветер подгоняет корабли в бухте и забыв на миг, как она все это едва не погубила.

Да, хорошо было бы об этом забыть, но брат не давал.

– Откуда ты знала, – тихо спросил Каден, – что не загорится весь зал?

– Я не знала.

– Откуда ты знала, что никто из членов совета не бросится на тебя?

– Я не знала.

– Откуда ты знала, что мы после всего согласимся ратифицировать договор?

– Я не знала, Каден. Чтоб ты понимал, я подыхала от страха, но я просто понятия не имела, что делать.

Она досадливо выдохнула и повернулась к нему лицом.

Каден сидел, поджав под себя скрещенные ноги, сложив руки на коленях, и поза эта, как и все в нем, говорила о сдержанности и замкнутости. Адер не представляла, как он умудряется так сидеть, несмотря на ожоги. Полыхнувшее в палате совета пламя на миг обратило в огонь самый воздух. У Адер мучительно горела кожа, сквозь природную смуглоту проступала воспаленная краснота. Холодная вода так ласкала ступни и колени, что хотелось нырнуть в нее, поплавать на спине в прохладной тени причала.

Она любила так плавать в детстве – может, потому, что под причалом скрывалась от бдительных глаз своих эдолийцев. Но теперь не было ни Бирча, ни Фултона (один ее бросил, другой погиб), и она была не ребенком, а взрослой женщиной и – после утреннего подписания документа – императором всего Аннура. Не плавать ей больше под причалом.

– Ты не представляешь, – неторопливо говорил Каден, – как трудно было добиться от совета согласия на этот договор. Они не желали твоего возвращения.

– А ты желал? – настороженно взглянула на него Адер.

Мужчина, сидевший перед ней на шершавых досках причала, мало напоминал мальчика из их детства. В восемь лет Каден был кожа да кости, локти да колени; непокорные волосы на бегу падали ему на глаза, а бегал он, казалось, без передышки. Они с Валином росли в одном дворце с Адер, их воспитывали одни родители и опекуны, их обучали одни наставники, но оба ее брата нашли за красными стенами свободу, которой никогда не знала Адер.

Не то чтобы она с детства рвалась на волю из Рассветного дворца. Далеко не так. Всякий раз, проходя под длинными колоннадами, молясь в благоуханной тишине древних храмов, стоя в прохладной тени Нетесаного трона, она преисполнялась гордости – гордости за свой род, за свое место, за свой дворец и воплощенную в нем историю. Прогуливаясь по ухоженным садам под ветвями жасмина и гардений, засматриваясь на грациозные обводы зависшего над землей Парящего зала, озирая простирающуюся до океана империю, ее леса и возделанные поля от горизонта до горизонта, при виде этих просторов и величия она почитала себя счастливицей.

Но за счастье приходится платить. Как и золотые одеяния, в которые облачался в дни солнцестояний и равноденствий отец, на хрупких плечах Адер тяжестью лежали пышные, расшитые золотом платья. Она, сколько себя помнила, ощущала их вес. Принадлежать к Малкенианам означало принять на себя весь груз истории и события настоящего ощущать, как скользящий меж ладоней бесценный шелк. Высокие красные стены Рассветного дворца не отгораживали от него мир, а запирали внутри себя сложнейшую государственную машину, превращая ее в ступицу, вокруг которой вращались спицы и обод мира. Адер ощущала это вращение – ощущала каждый день, едва успев проснуться… Даже зная, что ей не бывать на троне, что немыслимый груз ответственности перейдет от отца не к ней, а к Кадену.

А Каден, казалось ей, пребывал в блаженном неведении.

Мальчик, которого она помнила, во всем тянулся за братом: удирал тайком с уроков, норовил спрятаться от своей охраны, носился по гребням укреплений или забирался в самые глубокие погреба. Его глаза сияли так же, как у Санлитуна и Адер, но он как будто не знал и знать не хотел, что этот свет означает, что ему предстоит. Адер легче было представить на Нетесаном троне главного псаря Крима, чем Кадена; Крим хотя бы серьезно и трезво подходил к своим обязанностям.

Притихшим Адер заставала Кадена, только когда тот бывал один, думал, что никто его не видит. Однажды Адер, раздосадованная не дававшимся ей математическим доказательством, забралась после урока на ту стену, что выходила к морю, и решила сидеть там на пронизывающем соленом ветру, пока не решит задачу. Она удивилась, наткнувшись на Кадена. Его эдолийцы держались в сотне шагов, перекрывая все выходы на гребень стены, а он откинулся на камни и смотрел между зубцами бойниц на восток. Адер хотела подойти, но вдруг передумала, каким-то сверхъестественным чутьем угадав, что открыла в Кадене что-то новое, ранее незамеченное. Она не понимала, на что засмотрелся брат: на суда в гавани? На чаек в небе? На карстовые разломы в известняковых обрывах над Разбитой бухтой? Она видела в нем только тишину, столь полное, столь абсолютное бездействие, что невозможно было вообразить его шевельнувшимся. Но спустя очень долгое время он обернулся. Увидел, что она смотрит,