Третий лишний - Игорь Черемис

линию — и в итоге получил «отлично». При этом профессор даже не стал опрашивать меня дальше — так что проблемы освоения целины и независимости африканских стран повисли в воздухе. У меня и про них было что сказать, но лишь выйдя на свежий воздух, я осознал, по какому тонкому льду я ходил. Вряд ли сейчас кто-то восхитится глубокомысленной сентенции про то, что целина была одной сплошной ошибкой, которая решила сиюминутные задачи, но провалилась на стратегическом уровне. Ещё у меня было заготовлено сравнение целины с поворотом сибирских рек на юг, с которым высшее партийное руководство сейчас носилось, как курица с яйцом — и это тоже могло привести как минимум к неприятной пометке в моём личном деле.

* * *

В общем, в машину к Валентину я сел в глубокой задумчивости и мысленно пожалел, что не смогу написать Алле смс про то, чтобы она меня рано не ждала. Потом всё-таки вернулся в реальный мир, огляделся вокруг, буркнул что-то приветственное и спросил:

— А где «догонялка»? Или вас разжаловали и теперь сложную технику не доверяют?

Это было грубо, но тот лишь ощерился в неком подобии улыбки.

— Не разжаловали, не надейся, с этой стороны у меня всё хорошо, — ответил он. — Но и не повысили.

— Не всё сразу, — философски заметил я. — Спрашивать, как идет то расследование, не стоит?

Валентин кивнул.

— Не стоит, да. Как экзамен?

— Нормально, «пятерку» поставили, хотя могли и арестовать, — я пожал плечами. — Меня немного занесло в описании роли руководящей и направляющей.

Он хмыкнул.

— Ну если ты сам признаешь, что «немного занесло», то, наверное, ты им полное собрание сочинений Солженицына начал цитировать или требовать свободу академику Сахарову? Анекдоты не рассказывал?

— До анекдотов не дошло, они у меня на третий вопрос были заготовлены, про Африку и её борьбу за независимость, а пятерку мне поставили после первого же ответа. Видимо, чтобы не слушать, что я ещё придумаю, — признался я. — Про Солженицына вот ни полслова не сказал, даже не вспомнил его. Кстати… про Солженицына… А чего вы так мягко со всякими диссидентами? У нас там как раз вам пеняли, что вообще мышей не ловите, они у вас прямо под носом гнездо вьют и советскую власть дерьмом поливают. А вы их, такое чувство, всего лишь уговариваете вести себя чуть приличнее, но они от таких уговоров только наглее становятся.

Про диссидентов я читал в интернете, и авторы различных постов часто задавались этим вопросом, который я и ретранслировал своему собеседнику. Толкового ответа, кстати, тогда никто не дал.

Валентин пару секунд помолчал.

— А что, есть конкретные сигналы?

— Да бог знает… — я попытался вспомнить хоть какие-то факты, не смог и зашел сразу с козыря: — Но вы же этих ребят из страны выталкиваете, а там их сразу берут в оборот ЦРУ и прочие, к их услугам «Голос Америки», всякие издательства типа «Посев», кафедры в американских университетах. И они становятся объектами пропаганды — вот, мол, смотрите, несчастный поэт, которого злобные Советы лишали последнего куска хлеба и всячески гнобили, у нас стал уважаемым профессором и читает лекции студентам. Это же прямой сигнал — у нас хорошо, у нас любые мнения в почете, никто ничего не запрещает, у нас всё есть, прямо как в Греции. Дурачки ведутся…

— А это не так? — мрачно спросил Валентин.

«Пресвятая мать-заступница, за что мне это?»

— А вы не знаете, как там на самом деле? — я изобразил удивление.

Он промолчал. Очень многозначительно промолчал.

— Господи… и как же вы ведет пропаганду социалистического образа жизни? Что предъявляете угнетенным классам в капиталистических странах? Чем их, так сказать, прельщаете на борьбу с империализмом?

— Не юродствуй! — Валентин вдруг превратился в того, кем он и был на самом деле — в подполковника КГБ с тридцатилетним стажем. — Тебя опять занесло… будь кто другой на моём месте…

— Знаю, в курсе, — буркнул я — и на самом деле замолчал.

Он выдержал ровно минуту.

— Так что там, не так? — спросил он. — Я ни разу не выезжал, только с женой были в отпуске, но в Болгарии. А Болгария, как известно… Но коллеги рассказывали… да и по ним было видно, что там люди неплохо живут.

— Знаете, я вам один анекдот всё-таки расскажу. Он вроде бы задумывался как антисоветский, но в будущем оказалось, что он как раз про капитализм.

— Да? — заинтересовался Валентин. — Ну давай, клевещи на советский строй.

— Да там просто, никакой клеветы. Один мужик после смерти попал на небеса, и ему предложили выбрать — рай или ад. Оно попросил посмотреть сначала. В раю всё скучно, красиво, но однообразно, ангелы летают, фонтанчики с амброзией. А в аду его встретили по высшему разряду, организовали улётную вечеринку, танцы, музыка хорошая, выпивка из лучших подвалов… В общем, выбрал он ад, а его сразу на входе черти хватают — и в чан с кипящей смолой. Он в шоке — как же так, показывали совсем другое. И главный черт ему отвечает: а не надо путать туризм с эмиграцией.

Валентин рассмеялся.

— То есть ты хочешь сказать, что всё, что там видят наши командировочные — это туризм, а на самом деле всё плохо? — уточнил он. — А как же магазины огромные на каждом шагу с кучей продуктов, всякая бытовая техника, забитые улицами машины? Это всё, по-твоему, просто витрина?

— Ну, не совсем, — поморщился я. — В целом так и есть — и продукты, и машины, и миллион сортов колбасы… Просто, как и везде, вопрос упирается в деньги. Есть деньги — всё это тебе доступно. А нет денег — фига, а не продукты. Не всех же берут в Солженицыны? Уезжают туда всякие насмотревшиеся рекламы ноунеймы, потом у них ностальгия, видишь ли. Как перестройка начнется, они толпами обратно полезут. Сейчас на Западе, кстати, что-то вроде золотого века… ну или серебряного, не знаю. Чуть позже похуже будет, когда они за средний класс возьмутся. Но у нас и мы в этом участвовали активно. А в целом… с деньгами и в СССР можно хорошо жить, если не наглеть и не слишком сильно нарушать закон, и на Западе тоже. А без денег везде плохо. Только у нас тут ещё и с пивом проблемы, — напомнил я про свою тайную боль.

— Проблемы, да, — Валентин задумчиво побарабанил пальцами по рулю.

— Вы зря вымарываете понауехавших из нашей жизни, — неожиданно для себя сказал я. — Лучше бы рассказывали людям, как прекрасно живут за границей наши бывшие заслуженные