Юрий Долгорукий - Алексей Карпов

Нарушение устоявшегося порядка в столь щекотливом и важном вопросе, как сбор и распределение дани, всегда сопровождается конфликтами с теми, кто кормился от этой дани прежде. В данном случае — с представителями местной знати. Источники сообщают об одном таком конфликте в Суздальской земле — между князем Юрием Долгоруким и уже упомянутым боярином Кучкой (Кучком), первым владельцем будущего града Москвы и, по всей видимости, представителем местной, еще родовой по своему происхождению, знати[20].

Правда, история вражды князя и боярина дошла до нас в очень позднем пересказе и обросла совершенно фантастическими подробностями. Однако за авантюрным повествованием угадываются более или менее реальные события ранней истории Северо-Восточной Руси. С одной версией конфликта мы встретились в «Истории Российской» В. Н. Татищева. По-другому рассказывается в «Повести о зачале царствующего великого града Москвы», составленной в XVII веке. Здесь рассказ о роковой встрече князя и боярина датируется заведомо недостоверным 6666 (1158?) годом. К этому времени Юрия Долгорукого уже не было в живых. Очевидно, позднейший московский книжник ориентировался на известную из летописей дату основания князем Андреем Боголюбским церкви Успения Пресвятой Богородицы во Владимире (о чем также идет речь в «Повести»): ведь именно во Владимир к сыну Андрею и направлялся князь Юрий Владимирович. Но очень похоже, что автора привлекло и зловещее начертание цифр — четыре шестерки, усугубленное апокалиптическое «число зверя». Во всяком случае, рассказанная им история, несомненно, расцвечена в эсхатологические краски: начало Москвы знаменует собой начало «последнего царства» — «третьего Рима» («два убо Рима па-доша, третий же стоить, а четвертому не быти» — с этих строк, можно сказать, начинается «Повесть»). И кровавая расправа с боярином Кучкой, составляющая центральный сюжет всего повествования, также есть «знамение» будущей истории «последнего Рима». Как и «первому» — «ветхому» Риму, и «второму» Риму — Константинополю, также «и нашему сему третиему Риму, Московскому государству, зачало бысть не без крове же, но по пролитию же и по заклании кровей многих»{114}.

«В лето 6666, — сообщает автор «Повести», — великому князю Юрью Владимировичи) грядущю ис Киева во Владимир град к сыну своему князю Андрею Юрьевичу, И прииде на место, иде же ныне царьствующий град Москва, обо полы Москвы реки села красныя, сими же селы владающу тогда болярину некоему богату сущу, имянем Кучку Стефану Иванову. Той же Кучка возгордевься зело и не почте великого князя подобающею честию, яко же довлеет (подобает. — А.К.) великим княземь, но и поносив ему к тому жь.

Князь великий Юрьи Владимирович, не стерпя хулы его той, повелеваеть того болярина ухватити и смерти предати. И сему тако бывшу, сыны же его видев млады суще и лепы зело, имянем Петр и Аким, и дщерь едину такову же благо-образну и лепу сущу, именем Улиту, отосла во Владимир, к сыну своему ко князю Андрею Юрьевичю. Сам же князь великий Юрьи Владимирович взыде на гору и обозрев с нее очима своими семо и овамо по обе страны Москвы реки и за Неглинною, и возлюби села оныя и повелевает на месте том вскоре соделати мал древян град и прозва его званием реки тоя — Москва град по имени реки, текущия под ним. И потом князь великий отходит во Владимир к сыну своему князю Андрею Боголюбскому и сочетовает его браку со дщерию Кучковою… И быв у него отец его великий князь Юрьи Владимирович довольно время, и заповеда сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми насел ити и распространити…»

В чем была истинная причина убийства? На этот вопрос сейчас, конечно, не ответить. Но можно думать, что за трафаретной фразой о чрезмерной гордости боярина Кучки скрывается какой-то реальный конфликт между ним и суздальским князем. Мы знаем лишь о результатах этого конфликта. А они были вполне определенными: родовое гнездо одного из представителей местной знати было разорено дотла, а те самые «села красные» по обеим сторонам Москвы-реки, которыми владел боярин и которые так приглянулись суздальскому князю, перешли в его владение, и на их месте Юрий Долгорукий приказывает возвести укрепление, ставшее впоследствии городом. Первое упоминание Москвы в летописи относится, как все знают, к апрелю 1147 года, когда Юрий пригласил сюда своих союзников — князя Святослава Ольговича, его сына Олега и двоюродного племянника Владимира Святославича. К тому времени Москва уже принадлежала суздальскому князю, а значит, расправа с боярином имела место раньше.

Как мы уже говорили, боярин Кучка (Кучко) — личность вполне историческая. Летописи известны его сыновья, Яким Кучкович с братом, а также некий Петр, «Кучков зять». (В «Повести» Петр и Яким ошибочно названы братьями.) Имя Кучки сохранилось и в топонимике Северо-Восточной Руси. Волость «Кучка» упоминается в Суздальской земле, а урочище «Кучково поле» известно в средневековой Москве, в районе позднейших Сретенских ворот. В XII веке саму Москву иногда называли Кучково. (Так, например, в берестяной фамоте, найденной в Новгороде и предположительно датируемой второй половиной XII века: «Поклоняние ото Душилы ко Нясте. Шьль ти есьм Кучькъву…»{115}; то есть: «Я пошел к тебе в Кучков».) В Ипатьевской летописи название будущей столицы России варьируется: «Кучково, рекше Москва»{116},

Юрий и в самом деле женил своего сына Андрея на дочери убитого им боярина — надо думать, для того, чтобы таким образом укоренить его в Суздальской земле, сделать полноправным наследником всего имения убитого. (Для средневекового сознания это выглядит вполне естественным.) Еще более примечательно, что сыновья боярина Кучки не подверглись репрессиям, но, напротив, были приближены Юрием и вошли в ближайшее окружение его сына Андрея. Это уже отражает новое христианское сознание, в противоположность старому, языческому, основанному на нормах кровной мести. Но за убитого отца Кучковичи все же отомстят, исполнив таким образом родовой закон. Впоследствии именно Петр, «Кучков зять» (то есть, надо полагать, свояк Андрея — муж сестры его жены), а также один из братьев Кучковичей, Яким, станут организаторами заговора, приведшего к убийству Андрея Боголюбского{117}. О том, что в этом заговоре участвовала и супруга князя Андрея Юрьевича (Кучковна?), свидетельствует, помимо «Повести о начале Москвы», миниатюра Радзивиловской летописи XV века, изображающая княгиню в момент убийства с отрубленной рукой своего супруга (собственно летописный текст об этом молчит){118}.[21]