Юрий Долгорукий - Алексей Карпов

Но вернемся к характеристике князя в «Истории Российской». Нравственные черты Юрия Долгорукого изображены здесь столь же малопривлекательными, как и его внешний облик. Оказывается, что он был «великий любитель жен, сладких писч и пития; более о веселиах, нежели о разправе и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев. И хотя, несмотря на договоры и справедливость, многие войны начинал, обаче сам мало что делал, но большее дети и князи союзные, для того весьма худое счастье имел и три раза от оплошности своей Киева изгнан был». (Или в другом варианте: «Вельми прилежал о веселии со женами и любил много пить и есть, а о разпорядке государства мало мыслил, но более всем властвовали и управляли советники и любимцы его».)

И относительно этой характеристики трудно сказать что-либо определенное. Юрий, словно нарочно, выглядит полной противоположностью тому идеалу князя, который был нарисован его отцом: как мы помним, в «Поучении» Владимир Мономах призывал сыновей не перекладывать на воевод и помощников ни заботы о войске, ни управление державой; учил их не потворствовать ни питью, ни еде, не давать над собой власти женам. (Татищеву, кстати говоря, «Поучение» Мономаха не было известно.) Однако летописный рассказ о Юрии — и мы еще убедимся в этом — отнюдь не изображает его человеком бездеятельным и подчиняющимся чужому влиянию. Так что по крайней мере в этом отношении автор татищевского портрета был, вероятно, не вполне справедлив.

Ну а что насчет «прилежания» к женам, веселию, сладким «пищам» и питию? Возможно, доля истины в татищевском описании имеется. Во всяком случае, известно, что умер Юрий именно после пиршества и, наверное, с обильными возлияниями. И ненависть к себе сумел вызвать среди киевлян в том числе и какими-то насилиями, творимыми если и не им самим, то его людьми.

В другом месте своей «Истории» В. Н. Татищев приводит историю, ярко характеризующую некоторые черты личности князя Юрия Долгорукого. Речь идет о любовной связи князя с женой суздальского тысяцкого Кучка. Имя последнего весьма примечательно: оно обнаруживает источник всего повествования — знаменитую «Повесть о начале Москвы», записанную, как считают, в XVII веке и рассказывающую о расправе князя Юрия Владимировича с боярином Кучкой, первым владельцем будущего града Москвы. Правда, версия Татищева существенно отличается от версии «Повести»:

«Юрий хотя имел княгиню любви достойную и ее любил, но при том многих жен подданных часто навесчал и с ними более, нежели со княгинею, веселился, ночи, сквозь на скомонех (музыка){105} проигрывая и пия, препровождал, чим многие вельможи его оскорблялись, а младыя, последуя более своему уму, нежели благочестному старейших наставлению, в том ему советом и делом служили. Междо всеми полюбовницами жена тысецкого суздальского Кучка наиболее им владела, и он все по ея хотению делал. Когда же Юрий пошел к Торжку (речь идет о событиях 1146/47 года. — А.К.), Кучко, не могши поношения от людей терпеть, ни на оных Юрию жаловаться, ведая, что правду говорили, более же княгинею возмусчен, не пошел со Юрием и отъехал в свое село, взяв жену с собою, где ее посадя в заключение, намерялся уйти ко Изяславу в Киев (к князю Изяславу Мстиславичу, тогда великому князю Киевскому. —А А'.). Юрий, уведав о том, что Кучко жену посадил в заточение, оставя войско без всякого определения, сам с великою яростию наскоро ехал с малыми людьми на реку Москву, где Кучко жил. И, пришед, не испытуя ни о чем, Кучка тотчас убил, а дочь его выдал за сына своего Андрея…»{106}

Именно так в «Истории Российской» описывается начало будущего великого града Москвы. (С другой версией тех же событий мы познакомимся чуть ниже.) Насколько достоверен этот рассказ? Некоторые его детали как будто заслуживают внимания. Так, например, не вызывает сомнений само существование боярина Кучки, или Кучка, на дочери которого и в самом деле был женат князь Андрей Юрьевич Бого-любский. Между Кучкой и князем Юрием Владимировичем Долгоруким действительно имело место какое-то столкновение, закончившееся убийством боярина. Однако основная канва татищевского рассказа, по-видимому, представляет собой чисто литературный домысел. Перед нами авантюрное повествование о некоем любовном приключении — и повествование это отвечает литературным вкусам XVII или XVIII века в гораздо большей степени, чем века XII.[19]

КАЗНЬ БОЯРИНА КУЧКИ

Длительное пребывание князя в Суздальской земле не могло не привести к обострению отношений между ним и местным боярством. Процесс вовлечения Северо-Восточной Руси в государственное строительство приобрел при Юрии Долгоруком необратимый характер. Это проявилось и в строительстве новых княжеских городов и возведении церквей, и в формировании границы княжества, и в более стройной и жесткой структуре власти, возрастании роли княжеской администрации, распространении законов на всю территорию Суздальской земли, упорядочивании сбора дани и судебных штрафов. Далеко не всем происходящие изменения должны были прийтись по вкусу. Тем более что вместе с князем в Суздальской земле обживались и его приближенные, изначально не имевшие здесь корней. Им также требовались и земля, и рабочая сила, и немалые денежные средства, и их интересы, естественно, не совпадали с интересами местной знати.

О том, сколь многочисленным было окружение князя, можно судить хотя бы по истории появления на Руси семейства варяга Шимона. В 60—70-х годах XI века его «дом» насчитывал до трех тысяч человек{107}. Вероятно, сын Шимона ростовский тысяцкий Георгий имел при себе немногим меньшее число родичей и домочадцев — ведь от этого напрямую зависели и его социальный статус, и возможность осуществлять функции тысяцкого по всей территории княжества. Имя одного из бояр Георгия Шимоновича приведено в Киево-Печерском патерике: это некий Василий, которому, как мы помним, ростовский тысяцкий поручил отвезти драгоценный дар киевскому Печерскому монастырю.

О богатствах, которые скопил в своих руках Георгий Шимонович, мы также уже говорили в предыдущих главах книги. И он сам, и его потомки, по всей вероятности, располагали в Суздальской земле и земельными владениями. Правда, судить об этом можно лишь предположительно. В Александровском районе Владимирской области до сих пор существуют села Большое и Малое Шимоново; в XIX веке известно было также село Шимониха (по дороге из Ростова в Суздаль). Еще одно Шимоново расположено недалеко от Можайска. Полагают, что столь необычные для европейской России древние названия восходят к имени варяжского воеводы и его потомков{108}.