Капитал и идеология - Томас Пикетти

и региональном уровне: префекты и субпрефекты тщательно составляли карты департаментов и коммун, которые заняли место сложного лоскутного одеяла из пересекающихся территорий и юрисдикций, составлявших Анцианский режим.

Поэтому для революционных собраний было вполне естественно передать лод государству в контексте новой фискальной системы, созданной в 1790-1791 годах. Созданные в это время droits de mutations (налоги с продаж при передаче собственности) имели форму довольно тяжелого пропорционального налога на продажу земли и зданий. Уплата налога позволяла новому владельцу зарегистрировать свою собственность (и, при необходимости, установить право собственности на нее); вырученные средства шли государству (за исключением небольшой дополнительной части, выплачиваемой нотариусу, который занимался оформлением необходимых документов). Эти права на мутацию существуют во Франции и по сей день, практически в той же форме, в которой они были созданы; их размер составляет примерно два года ренты, что немаловажно. Во время дебатов в период 1789-1790 годов никогда не возникало сомнений в том, что лод станет налогом, выплачиваемым государству (и перестанет быть сеньориальным правом), а ведение кадастра и защита прав собственности станут обязанностью государства: это было основой нового собственнического политического режима. Вопрос заключался в том, что делать с существующими домиками. Должны ли они быть упразднены без компенсации для существующих бенефициаров, или они должны рассматриваться как законные права собственности, которые затем будут переведены в новую судебную лексику? Или - третий вариант - они должны быть ликвидированы, но с компенсацией?

В 1789-1790 годах ассамблея приняла решение о полной компенсации лодов. Был даже установлен график выплат: крестьянин (или другой владелец прав пользования участком земли или другой собственности, который далеко не всегда был фактическим землепашцем) мог выкупить лод за сумму от одной трети до пяти шестых от последней продажи, в зависимости от ставки выкупаемого лода; это была довольно высокая цена. Если потенциальный покупатель не мог найти требуемую сумму, лод мог быть заменен эквивалентной рентой: например, половинной рентой, если лод был установлен в размере половины стоимости имущества (все это в дополнение к государственному праву мутации). Таким образом, собрание предполагало, что подлинное бывшее феодальное право станет современным правом собственности, подобно тому как бывшие corvées, связанные с крепостным правом, были преобразованы в ренту.

В 1793 году конвенция решила отказаться от этой логики: лоды должны были быть отменены без компенсации, чтобы пользователи земли стали полноправными собственниками, не будучи вынужденными платить выкупные платежи или ренту. Как никакая другая мера, это отражало стремление конвенции к перераспределению богатства. Но этот подход был относительно недолговечным (1793-1794 гг.). При Французской Директории (1795-1799) и еще больше при Французском Консульстве и Первой Французской Империи (1799-1814) новые лидеры страны восстановили имущественные цензы и другие более консервативные положения ранних этапов Революции. Тем не менее, они столкнулись с проблемами, когда дело дошло до отмены передачи прав собственности (путем прямой отмены домиков), принятой в 1793-1794 годах, поскольку заинтересованные крестьяне и другие бенефициары не собирались отказываться от своих новых прав без борьбы. В целом, говоря, многочисленные юридические повороты революционных лет привели к появлению большого количества судебных исков, которые занимали суды на протяжении большей части XIX века, особенно когда имущество продавалось или передавалось наследникам.

Можно ли поставить имущество на новое основание, не измерив его площадь?

Среди трудностей, с которыми столкнулась конвенция в 1793-1794 годах, наиболее проблематичным был тот факт, что термин lod очень часто появлялся в земельных контрактах в период Анцианского режима. Во многих договорах между сторонами, не имевшими дворянских или "феодальных" корней, это слово использовалось для обозначения платежа в обмен на право пользования землей, даже если он принимал форму квазиренты (обычно выплачиваемой ежеквартально или ежегодно), а не суммы, выплачиваемой только при переходе прав пользования. Таким образом, во многих случаях слово lod стало синонимом земельной ренты (rente foncière) или ренты в целом (loyer), независимо от ее точной формы.

При "лингвистическом" подходе, таким образом, можно было бы прямо экспроприировать недворянского (и не обязательно богатого) землевладельца, который просто арендовал землю, приобретенную за несколько лет до революции, но которому пришла в голову неудачная мысль использовать в договоре аренды слово lod или cens. Однако настоящий аристократ мог спокойно продолжать собирать значительные сеньориальные подати, полученные насильственным путем в феодальную эпоху, до тех пор, пока в его лексиконе, используемом в отношениях с крестьянами, вместо слов lod или cens употреблялись слова rente или loyer. Перед лицом такой вопиющей несправедливости революционные комитеты и трибуналы часто были вынуждены идти на попятную, так что никто уже не знал, каким новым принципам следовать.

Оглядываясь назад, конечно, можно представить себе другие возможные решения, которые позволили бы избежать подводных камней как "исторического", так и "лингвистического" подходов. Действительно ли можно было определить условия справедливого владения, не принимая во внимание неравенство владения, то есть не учитывая стоимость каждого имущества и размеры родовых владений? Другими словами, чтобы установить режим собственности на новой основе, приемлемой для большинства, не имело ли бы смысла рассматривать небольшие владения (например, участки, пригодные для семейной фермы) иначе, чем очень крупные владения (например, поместья, достаточно большие, чтобы содержать сотни или тысячи семейных ферм), независимо от словаря, используемого для обозначения вознаграждения в каждом случае (lods, rentes, loyers и так далее)? Поиск истоков при обращении к родовому правосудию не всегда является хорошей идеей. И даже если это иногда неизбежно, вероятно, лучше подумать о размере и социальной значимости затронутых состояний. Задача не из простых, но есть ли другой путь для ее решения?

На самом деле, революционные ассамблеи стали ареной, на которой развернулись многочисленные дебаты о прогрессивном налогообложении доходов и богатства, особенно в связи с различными проектами по установлению национального налога на наследство (droit national d'hérédité), ставка которого варьировалась в зависимости от размера завещанного имущества. Например, в законопроекте, предложенном осенью 1792 года сеньором Лакостом, администратором Реестра национальных имуществ, самые маленькие завещания должны были облагаться налогом менее 5%, в то время как ставка на самые большие должна была составлять более 65% (даже для завещаний по прямой линии, то есть от родителей к детям). Амбициозные предложения по прогрессивному налогообложению выдвигались и в предшествующие революции десятилетия, например, в 1767 году Луи Грасленом, сборщиком налогов и градостроителем в Нанте, который предлагал постепенно повышать налог с 5 процентов на самые низкие доходы до 75 процентов на самые высокие (таблица 3.1). Конечно, самые высокие ставки, предложенные в этих брошюрах, относились только к чрезвычайно высоким доходам (более чем в тысячу раз превышающим средний доход того времени). Но такое крайнее неравенство действительно существовало