Прекрасное далеко - Либба Брэй

— Возьмите их, — тихо говорю я, и мое желание на крыльях магии проносится между нами и проникает в мадемуазель Лефарж.

Она моргает.

— Вы уверены?

— О да! Ничто не доставит мне большего удовольствия! — улыбается Энн.

Мадемуазель Лефарж застегивает ожерелье на шее.

— Как оно выглядит?

— Великолепно! — хором отвечаем мы.

Энн, Фелисити и мадемуазель Лефарж принимаются беспечно болтать. Я смотрю в окно вагона на холмы, проносящиеся мимо. Мне хочется спросить у них о моем будущем: станет ли мой отец здоровым, моя семья — спокойной? Переживу ли я первый выезд в свет? Смогу ли утвердиться в сферах и оправдать надежды, особенно собственные?

— Можете вы мне сказать? — шепчу я.

От теплого дыхания на стекле появляется легкий туман. Он быстро тает, как будто я и слова не произносила. Поезд замедляет ход, холмы исчезают за клубами темного дыма. Проводник объявляет станцию. Мы прибыли, начинается настоящее испытание.

Мадемуазель Лефарж передает нас миссис Уортингтон, ожидающей на платформе. Миссис Уортингтон похожа на дочь, у нее светлые волосы и холодные серые глаза, но все это немножко не такое. В ней нет дерзкой чувственности Фелисити, и от этого ее красота выглядит хрупкой. Все мужчины замечают ее прелесть. Когда она идет к нам, они оглядываются на нее, и иной раз смотрят чуть дольше, чем позволяют приличия. У меня никогда не будет такой красоты, которая открывает все дороги.

Миссис Уортингтон тепло приветствует нас:

— Сегодня будет чудесный день. И как приятно снова тебя увидеть, милая Нэн! Надеюсь, вы хорошо доехали?

— О да, просто замечательно, — отвечает Энн.

Они углубляются в вежливую беседу. Мы с Фелисити переглядываемся.

— Она действительно поверила, что Энн — твоя кузина! — злорадно шепчу я. — Она не заметила разницы!

Фелисити фыркает.

— Она и не должна была заметить.

На улице нам встречаются знакомые миссис Уортингтон, и она останавливается, чтобы обменяться парой слов. Мы стоим рядом, нас не замечают, не видят, не слышат. В нескольких футах от нас проходит группа женщин, они всячески стараются привлечь внимание. Они несут на себе складные плакаты-«сэндвичи» с сообщением о забастовке. «Пожар на фабрике Бердона. Шесть человек убиты ради денег. Правосудие должно свершиться — мы требуем достойной заработной платы и достойного обращения!» Женщины заговаривают с прохожими, просят проявить сочувствие. Хорошо одетые люди, направляющиеся в театры и клубы, поспешно отворачиваются, на лицах написано отвращение.

Девушка лет пятнадцати отходит от группы, она держит в руках жестянку из-под консервов. Ее перчатки — чистая насмешка. Они сплошь покрыты дырами. Сквозь прорези видны костяшки пальцев, красные и обветренные.

— Пожалуйста, мисс… не поделитесь ли медной монеткой?

— А что случилось? — спрашивает Энн.

— Мы работаем на фабрике Бердона, мисс, шьем чепчики, и хуже места просто не найти, — отвечает девушка; у нее под глазами залегли глубокие тени. — Случился пожар, погибли наши подруги, мисс. Ужасный пожар. Двери фабрики всегда запирают, чтобы мы не могли выйти. И разве у них был шанс спастись?

— Бесси Тиммонс и Мэй Саттер, — шепчу я.

Глаза девушки округляются.

— Вы их знали, мисс?

Я быстро качаю головой.

— Я… наверное, мне попались их имена в газете.

— Они были хорошими девушками, мисс. Мы бастуем, чтобы такого не повторилось. Мы хотим, чтобы нам честно платили и хорошо с нами обращались. Нельзя, чтобы наши подруги погибли понапрасну.

— Я уверена, что, где бы ни находились теперь ваши подруги, они гордятся вами, — говорю я и опускаю в банку шиллинг.

— Спасибо вам, мисс!

— Идемте, девушки! — окликает нас миссис Уортингтон, наконец-то собравшаяся двинуться дальше. — Зачем вы разговариваете с этими жалкими особами?

— Они бастуют, — отвечаю я. — Их подруги погибли в пожаре на фабрике.

— Какой ужас! Я не желаю слышать о подобных вещах.

Мимо проходит какой-то джентльмен, исподтишка поглядывая на миссис Уортингтон. Она отвечает самодовольной улыбкой.

— Им бы следовало обзавестись мужьями и заботиться о семьях.

— А что, если они не могут? — резко спрашивает Фелисити. — Что, если у них нет мужей, зато есть дети, которых нужно кормить, и покупать дрова, чтобы топить печь? Что, если они могут рассчитывать только на себя? Или… или они не хотят выходить замуж? Разве они недостойны милосердия сами по себе?

Я с изумлением вижу огонь в глазах Фелисити, хотя сомневаюсь, что эта вспышка вызвана стремлением изменить общество. Я уверена, это просто способ разозлить мать. Мы с Энн не решаемся вмешаться в стычку. И смотрим в землю.

— Милая, бедные будут всегда. И я не слишком-то представляю, что я могу для них сделать. Мне довольно и собственных обязательств.

Миссис Уортингтон поправляет меховую горжетку, натягивая ее вокруг шеи, как мягкую кольчугу, защищающую ее мягкий мир.

— Идемте же! Давайте не станем говорить о столь неприятных вещах в такой замечательный весенний день. О, кондитерская! Не зайти ли нам туда и не посмотреть, что там найдется вкусного? Я знаю, девушки любят сладости.

Она улыбается с видом заговорщицы.

— Я ведь и сама когда-то была юной девушкой!

Миссис Уортингтон входит в дверь кондитерской лавки, а Фелисити зло смотрит ей вслед.

— Ты навсегда останешься глупой девчонкой, — с горечью шепчет она.

Глава 19

Миссис Уортингтон потратила целую вечность, выбирая сладости, и мы приезжаем в Друри-Лейн в последнюю минуту. В зале сгущается особая театральная темнота, наступают романтические сумерки, уносящие нас от всех забот и обещающие фантастические возможности. Театр Друри-Лейн славится своими постановками, так что мы не будем разочарованы. Огромный занавес раздвигается, открывая невероятную декорацию — лес, который выглядит совсем как настоящий. В центре сцены три старые ведьмы хлопочут у котла. Гремит гром. Конечно, гром возникает потому, что за кулисами специальный человек бьет молотом по большому листу меди, но все равно нас пробирает дрожь. Иссохшие, сморщенные ведьмы обращаются к залу:

— Когда нам вновь сойтись втроемВ дождь, под молнию и гром?— Как только отшумит резня,Тех и других угомоняя.— То будет на исходе дня.— Где сбор?— На вереснике.— Там Макбет навстречу выйдет нам.— Иду, Царапка.— Жаба кликнула. Сейчас!Зло станет правдой, правда — злом.Взовьемся в воздухе гнилом.[2]

— Разве это не прекрасно? — восторженно шепчет Энн, и я радуюсь тому, что мы сделали.

Когда на сцене появляется Лили Тримбл, зрительный зал замирает. Мисс Тримбл — неотразимая красавица с густыми волнами золотисто-рыжих волос, которые каскадом падают на пурпурный плащ. Голос у нее глубокий, медовый. Она выступает горделиво, она интригует и стенает с таким жаром, почти невозможно поверить, что она — не настоящая леди Макбет. Когда она рыдает в раскаянии, сожалея о злых делах, это так захватывает, весь спектакль Энн сидит на самом краешке кресла, с предельным вниманием глядя на сцену. Когда пьеса подходит к концу и Лили Тримбл выходит на поклон, Энн аплодирует громче всех в зале. Я никогда не видела свою подругу такой взволнованной, такой живой.

Люстры разгораются, заливая зал ослепительным светом.

— Разве это не волшебно? — восклицает сияющая Энн. — У нее огромный талант, я действительно верила, что она — леди Макбет!

У миссис Уортингтон скучающий вид.

— Не слишком приятная пьеса, правда? Мне куда больше нравится «Как важно быть серьезным». Она веселее.

— Я уверена, этот спектакль не может быть и вполовину так хорош, как тот, что мы только что видели, с Лили Тримбл, — высказывает собственное мнение Энн. — Ох, это было великолепно! Это было более чем великолепно! Критикам придется хорошенько поискать слова, чтобы описать Лили Тримбл, потому что на самом деле мало кто может оценить ее по достоинству. Ох, я бы что угодно отдала, лишь бы познакомиться с ней. Что угодно!

Мы вливаемся в толпу, выходящую из зала, а Энн с тоской оглядывается на сцену, где появился молодой человек с метлой, чтобы уничтожить все следы спектакля, так захватившего ее.

Я пропускаю вперед какого-то мужчину с супругой, и они отсекают нас с Энн от миссис Уортингтон.

— Энн, ты действительно хочешь с ней встретиться? — шепотом спрашиваю я.

— Больше всего на свете!

— Значит, встретишься.

Фелисити проталкивается к нам, вызывая раздражение у какой-то матроны. В ответ на грубость нашей подруги та восклицает: «Ну, знаете!»

— Джемма, — говорит Фелисити, сгорая от любопытства, — о чем вы тут?