Прекрасное далеко - Либба Брэй

— Мне хотелось посоветовать Сесили прыгнуть в озеро, — бормочет Энн.

— И почему ты этого не сделала? — спрашиваю я.

— А что, если она наврет миссис Найтуинг, будто это я разрисовала камни? Что, если миссис Найтуинг ей поверит?

— «Что, если, что, если», — с раздраженным вздохом передразнивает ее Фелисити. — А что, если бы ты хоть раз восстала против нее?

— У них вся власть, — жалуется Энн.

— Да потому, что ты сама им ее отдала!

Энн отворачивается от Фелисити, задетая.

— Я и не ожидала, что ты поймешь.

— Да, — рявкает Фелисити, — ты права. Я никогда не пойму твое вечное желание просто лечь и умереть. Если ты хотя бы не попробуешь бороться, мне будет ничуть тебя не жаль!

Время у нас расписано, как у солдат. За уроком музыки — урок французского языка, потом — перерыв на ленч, и нам подают скучнейшую вареную треску. Потом урок танцев. Мы заучиваем движения кадрили и вальса. Поскольку сегодня день стирки, нас отправляют в прачечную, чтобы мы отдали прачке свое белье и платья, а заодно и заплатили ей за работу. Потом мы переписываем предложения из «Николаса Никльби» мистера Диккенса, совершенствуя каллиграфию. Миссис Найтуинг шагает между ровными рядами столов, делая замечания о красоте петель и завитков букв. Если мы сажаем на лист кляксу — а при том, что чернила стекают с перьев и пальцы у нас устали, это неизбежно, — мы должны заново переписывать всю страницу. Когда директриса объявляет о конце урока, у меня косят глаза, а пальцы, похоже, никогда больше не смогут разогнуться.

Когда опускается вечер, мы окончательно измотаны. Я никогда не была так рада виду кровати. Я натягиваю тонкое одеяло до подбородка, и как только голова касается подушки, я погружаюсь в сон, запутанный, как лабиринт.

Леди в лавандовом платье кивает мне, выглядывая из густого лондонского тумана. Я следую за ней к книжной лавке. Она вытаскивает с полок книги, пока наконец не находит ту, которая ей нужна. Она кладет ее на стол, открывает и начинает рисовать, покрывая страницы непонятными линиями и значками, которые напоминают мне карту. Она с бешеной скоростью чертит по странице, но нас перебивает стук лошадиных копыт. Глаза леди расширяются от страха. Окно вдруг затягивает морозными узорами. Холодный туман вползает сквозь трещины в двери. Дверь внезапно распахивается. Гнусный монстр в оборванном плаще принюхивается — это ищейка из Зимних земель.

— Жертва… — завывает монстр.

Я просыпаюсь и обнаруживаю, что сбросила все до единой книги с полки. Они грудой лежат на полу.

Энн сонным голосом окликает меня:

— Джемма, почему ты устроила такой шум?

— Я… у меня был кошмар. Извини.

Она переворачивается на другой бок и снова засыпает. Сердце все еще бешено колотится, я начинаю перебирать книги. «Джейн Эйр» совершенно изодрана. Я горюю над ней, как будто пострадала я сама, а вовсе не мисс Эйр. «Книга джунглей» мистера Киплинга тоже изорвана. «Гордость и предубеждение» мисс Остин слегка потрепана, но в общем осталась цела. Но единственной книгой, полностью избежавшей надрывов и царапин, оказалась «История тайных обществ», и я должна порадоваться, что хоть что-то выжило после моего ночного налета.

Я аккуратно возвращаю книги на полку, корешками наружу, кроме «Гордости и предубеждения», потому что мне нужно утешение давнего друга. Мисс Остин составляет мне компанию в свете лампы, мы вместе до самого утра, когда я наконец засыпаю, и мне снится мистер Дарси, который так хорош, как только может мечтаться любой девушке.

Глава 18

— Я просто поверить не могу, что я, Энн Брэдшоу, увижу Лили Тримбл в ее величайшей роли!

— Да, в общем, ты ее увидишь, но не как Энн Брэдшоу.

Я прикладываю к простой соломенной шляпке темно-зеленую ленту. Она не делает меня красавицей, но я выгляжу вполне достойно.

— Мне очень жаль, что ты не можешь пойти туда под собственным именем, Энн.

Она кивает, уступая.

— Это неважно. Я ее увижу, и это все, что меня интересует.

— Ты уже обдумала свою иллюзию? — спрашиваю я.

— О да!

Энн сияет.

— Очень хорошо. Значит, попробуем?

Я беру Энн за руки. Энн еще удерживает в себе малую толику магии, и та соединяется с новой порцией, которую я передаю подруге. Я ощущаю, как сила перетекает из моих рук в руки Энн и обратно, как нас связывает невидимая нить.

— Ладно, продолжай, — улыбаясь, говорю я. — Превращай себя в кого хочется. Мы подождем.

— Это займет всего минутку! — взволнованно восклицает Энн, щеки у нее пылают. — Обещаю!

— Все это плохо кончится, не сомневаюсь, — ворчит Фелисити, когда я спускаюсь.

Она пытается получше завязать бант на шее. Я касаюсь банта кончиками пальцев — и он становится пышным и нарядным.

— Ты ведь сама постоянно твердишь, что в магии нет прока, если мы не можем пользоваться ею здесь, — напоминаю я.

— Я не имела в виду поездки на спектакли и новые шляпки, — огрызается Фелисити.

— Для Энн это очень много значит.

— Не понимаю, как посещение дневного спектакля может изменить ее жизнь, — продолжает брюзжать Фелисити. — Вместо того чтобы стать простой гувернанткой, она станет гувернанткой, которой довелось побывать в театре.

— Я пока что не знаю, — говорю я. — Но это — начало.

— Привет!

Мы оборачиваемся на голос Энн, но на лестнице над нами стоит вовсе не она. Это кто-то совсем другой — молодая особа, лет двадцати на вид, с пышными темными локонами, чуть вздернутым носиком и глазами сапфирового цвета. В этом существе нет ни малейшего намека на нашу Энн. На ней платье, которое могло бы сойти с обложки журнала парижской моды. Оно сшито из шелка персикового цвета, с отделкой из черного муара, с широким кружевным воротником. Рукава у плеч пышные, но чуть ниже они плотно охватывают руку. На голове красавицы бархатная шляпка сливочного цвета, с одним-единственным пером. Ансамбль завершает изысканный зонтик.

Она замирает на верхних ступенях лестницы в красивой позе.

— Как я выгляжу?

— Просто безупречно, — отвечает ошеломленная Фелисити. — Глазам не верю!

Энн смотрит на меня.

— Джемма?..

Она ждет моего ответа. Но… дело не в том, что она не хороша; она очень хороша. Просто это уже не Энн. Я ищу те черты, которые так милы мне в моей подруге: пухловатое лицо, застенчивая улыбка, осторожный взгляд — но все это исчезло. Энн заменило вот это странное существо, совершенно мне незнакомое.

— Тебе не нравится, — говорит она, прикусив губу.

Я улыбаюсь.

— Просто ты выглядишь уж слишком по-другому.

— В том и смысл! — заявляет Энн, подхватывает юбку и кружится. — Ты ведь уверена, что никто меня не узнает?

— Я и сама не узнала, — заверяю я.

Тут лицо Энн затуманивается.

— Но как долго продержится иллюзия?

— Не могу сказать, — отвечаю я. — По меньшей мере несколько часов. Может быть, даже весь день… ну, в любом случае, достаточно для нашей затеи.

— Мне бы хотелось, чтобы так осталось навсегда, — говорит Энн, касаясь затянутой в перчатку рукой своего нового лица.

К нам надменной походкой приближается Сесили, с широкой улыбкой на лице. На ней прекрасное жемчужное ожерелье с изящнейшей камеей.

— Ох, Фелисити, ты только посмотри! Разве оно не великолепно? Это мама прислала. Мне не следовало бы его надевать до первого выезда в свет, но я не смогла устоять. О, добрый день! — здоровается она, только теперь заметив Энн.

Фелисити спешит вмешаться.

— Сесили, это моя кузина, мисс…

— Нэн Уошбрэд, — холодно произносит Энн.

Мы с Фелисити чуть не взрываемся хохотом, но тут же соображаем, что это анаграмма имени Энн Брэдшоу.

Чары отлично скрывают Энн. Сесили, похоже, очарована «старшей двоюродной сестрой Фелисити» и говорит с ней так, словно перед ней — герцогиня.

— Вы будете пить с нами чай, мисс Уошбрэд? — с придыханием спрашивает она.

— Боюсь, нет. Мы отправляемся посмотреть на мисс Лили Тримбл в «Макбете».

— Я большая поклонница мисс Тримбл, — заявляет Сесили.

Врунья!

Энн напоминает мне кошку, загнавшую мышь в угол.

— Какое чудесное ожерелье!

Она дерзко касается жемчужин и хмурится.

— О, они липкие!

Сесили в ужасе хватается за шею.

— Не может быть!

Энн одаривает ее взглядом одновременно сожалеющим и самодовольным.

— Знаете, дорогая, я неплохо разбираюсь в драгоценностях, и должна с сожалением вам сказать, что ваше ожерелье — подделка.

Лицо Сесили багровеет, и я пугаюсь, что она сейчас зарыдает в голос. Она снимает ожерелье и внимательно рассматривает его.

— Ох, боже! Ох! А я уже всем его показала! Теперь все сочтут меня за дуру!

— Или за обманщицу, — говорит Энн, и в ее голосе появляется легкий оттенок жестокости. — Знаете, я недавно слышала историю о девушке, которая выдавала себя за знатную особу, а когда ее обман раскрылся, ее репутация была погублена. Мне бы не хотелось, чтобы с вами случилось нечто подобное.